Жизнь: вид сбоку

Мы были… были… а теперь нас нет. Испарились, исчезли куда-то. Если честно, мы и есть те вялые уроды с воровскими бабками, или мы получаем от этих вялых уродов свои деньги, что еще хуже.

Мы со всем примирились, мы ко всему приспособились, лишь бы нас не трогали. Лишь бы дали возможность выплачивать нам свою мышиную ипотеку за квартиру в Балашихе, или «Мерседес» купить для жены, или домик в Испании, или детей выучить.

Кому как повезло.

И может, не наша это заслуга, что мы были такими прекрасными? Может, это ненавидимый нами совок подсобил? У нас отсутствовали соблазны – вот и получились мы такими прекрасными, а грянули вскоре иные времена, пожестче, и превратили нас в уродов, и детей наших превратили?

Так? А может, и не так. Может, я просто брюзжу и старею. И где-то сейчас, прямо сейчас дружат втроем восемнадцатилетние Королева, Денис и Сашка. И целует Королева Сашку в измазанные эклером губы и плюет на «Бентли» Дениса, потому что у ее избранника плечи шире. А благородный Денис дает им деньги на гостиницу.

Я хочу верить в это.

Потому что если не верить в это, то и жить не стоит.

И не стоило.

На этой пафосной ноте нужно бы и закончить рассказ. Добро в виде зашкаливающего гормонального фона победило. Жили они долго и счастливо и умерли в один день, предварительно нарожав кучу детей и дождавшись правнуков.

Нет, испортились, конечно, немного со временем, но дети подхватили победоносную эстафету любви – и жизнь триумфально двинулась вперед к светлому будущему.

Как-то так, как-то так…

Беда только в том, что жизнь сложнее литературных и иных схем. Тысяча первое название лжи – художественная правда. А ведь правда не бывает «художественной» – правда бывает горькой, неприятной, печальной, дурной и отчаянной. Никогда я не встречал оптимистичной, возбуждающей и сладкой правды. Правда – противное на вкус лекарство, и лечит оно от иллюзий, в конечном итоге – от самой реалистичной и захватывающей дух иллюзии, называемой жизнью.

Правда – это смерть, но и смерть зачем-то нужна. В мудрых сказках рядом с живой водой всегда есть мертвая. Затягивает она раны покалеченного героя, успокаивает, делает равнодушным, не воскрешает, но готовит к грядущему воскрешению.

И поэтому я не закончу рассказ на пафосной, оптимистичной ноте.

Я расскажу, как все было на самом деле.

Мне есть чем поделиться. Я проходил через ушаты мертвой воды много раз, но впервые это случилось тогда, на пороге моего восемнадцатилетия, на пике моей первой любви, на никогда более потом уже не покоренной вершине абсолютного и предельного, как скорость света, счастья.

После завоевания Королевы меня распирала гордость.

Гордость усугублял тот факт, что Королева оказалась девственной. Virgin Queen – звучит как название рок-группы. И Королева подарила мне свою Virgin.

Это вам не орден «За заслуги перед Отечеством» какой-то там степени. Орденов много, а Virgin одна, и наградить ею можно только один раз, самого достойного и выдающегося героя. Ира мне выдала лицензию на жизнь – неслыханный, щедрый и необоснованный аванс. А я, как глупый нищий, ошалев от неожиданно свалившегося богатства, промотал его, разменял на мелкое тщеславие и ржавые медяки трухлявой ревности.

Нет, не случайно она называла меня Шурик.

Шуриком я и был.

Тупой Шура Балаганов, попавшийся на мелкой краже с пятьюдесятью тысячами в кармане, полученными от великодушного Остапа Бендера. И дело даже не в ревности – ревность Королева переносила стойко. Более того, как и любой женщине, ревность ей поначалу льстила. Ревнует – значит любит. Она не возражала, когда я ей звонил по ночам. По моей просьбе она перестала общаться с крутившимся постоянно где-то рядом Денисом. Она не удивилась, когда я несколько раз без звонка нагрянул с проверкой в ее далекое Братеево. Наоборот, открывала дверь – милая, домашняя, в застиранной смешной маечке, – и глаза ее вспыхивали от радости. Она любила меня, дурака, и проявляла воистину королевское терпение, но когда я подозрительно спросил: почему она три дня потратила на написание курсовой, она не выдержала:

– А что тебя удивляет?

Спросила раздраженно.

– Ну, не знаю… я, например, за сутки курсовую написал.

– И?

– И – странно.

– Ну да, поняла. Ты – за сутки, я – за три дня. Типа, чем занималась оставшиеся два дня, так, что ли?

– Вроде того.

– А то, что я девочка и у меня мозги по-другому устроены, и соображаю я в некоторых вопросах медленнее, в голову приходило?

– Приходило, – честно ответил я. – Ну, хорошо, пускай два дня, но день-то еще остается… Ты пойми: я же просто люблю тебя, я за тебя беспокоюсь.

– Любишь, значит?

– Люблю.

– И беспокоишься?

– Беспокоюсь.

– И ревнуешь чуть-чуть?

– Ревную, конечно, – неуверенно согласился я и быстро добавил: – Но только потому что люблю!

– А раз любишь, беспокоишься и ревнуешь, то женись, Шурик. Женись – тебе спокойнее будет, штамп в паспорте все-таки, а там и детишки пойдут. Куда я от тебя денусь?

Все.

Я напоролся на вилы неумолимой женской логики. Любишь, беспокоишься, ревнуешь, значит, женись.

Меня обуяла паника.