Жизнь впереди

— Константин Воронин! — повторила учительница. Худенькая женщина в теплом вязаном платке еще раньше поднялась с места, дожидаясь. — Садитесь, пожалуйста. Сидите! Сидите!.. Костя ваш учится хорошо. Очень хорошо. — Пожилая женщина глубоко поклонилась, стягивая плотнее на груди платок обеими руками. — Никаких замечаний не имею. — Снова поклон. — Случается, правда, пошаливает, иной раз любит покуролесить на уроке, лишь бы рассмешить товарищей. А однажды цирковой номер показывал. Правда, в перемену. Стоял на парте вниз головой. — Мать Воронина и тут молча поклонилась. — Но я думаю — все это не беда, пройдет… Это, наверное, от избытка энергии. А ученик он хороший и общественник настоящий, добрый, отзывчивый товарищ, недаром его в комсорги выбрали… Да вы садитесь! Сидите, пожалуйста! — упрашивала Евгения Николаевна, но женщина в большом платке все стояла и кланялась.

Покончив с Ворониным Константином, классная руководительница перешла к Громову Алексею и тут в явной нерешительности задумалась. Алеша составлял для нее едва ли не самую трудную педагогическую задачу. Так она и сказала Александре Семеновне.

— Нет, нет, — поспешила она успокоить Алешину маму, заметив, как та горячо вспыхнула от стыда перед столькими свидетелями, — я вовсе не собираюсь огорчать вас плохими отметками…

Она подошла к Александре Семеновне и заговорила совсем тихо, так тихо, точно не хотела посвящать остальных родителей в этот особенный случай своей школьной практики:

— Трудный, очень трудный и сложный характер у Алеши, я одна никак не могу разобраться… Иной раз он кажется рассудительным и вдумчивым, гораздо старше своих лет, а то вдруг совсем ребенок… Или без всякой видимой причины заупрямится, становится колючим, дерзким, ощетинится, как зверек, нападает на него какая-то враждебная угрюмость — сладу тогда нет.

— Стесняется? — нерешительно высказала предположение Александра Семеновна.

Все в классе, и особенно Анечка, напряженно ловили каждое слово в этих объяснениях, которым учительница, казалось, хотела придать секретный характер.

— Трудно мне с ним.

— И дома он нас замучил. Вбил себе в голову, чтобы кончить с учебой и скорей на завод.

— Что? Разве? Я ничего не знала…

— Отец ему и думать запрещает, а он свое — на завод и на завод!

Новость эта весьма обеспокоила учительницу. Ей хорошо известны были добросовестность и старательность мальчика, она верно угадывала в нем чувство долга и ответственности, она находила в нем также и самолюбие, и гордость, и достоинство… много хороших качеств, а плодов они не давали. Алеша ожесточался у нее на глазах, и вот уже, оказывается, силы в нем надломились, он больше не хочет учиться и надумал бежать из школы…

Евгения Николаевна, засунув руки в карманы жакета, прошлась меж рядами парт, достигла Анечки, глянула прямо на нее и, кажется, не увидела, не заметила.

— Да, не могу разобраться, — еще раз пожаловалась она, вернувшись к своему столику, и постояла здесь молча, размышляя, колеблясь. — Знаете, что, — решила она, — Александра Семеновна, давайте встретимся с вами отдельно, на будущей неделе… скажем, в четверг, часиков в восемь вечера. Хорошо, если бы вы пришли вместе с мужем. Втроем потолкуем подробно и разберемся как следует… Идет?

Только теперь Анечка начинала понимать, что разговор об отметках для Евгении Николаевны был лишь поводом для совместных с родителями размышлений о формирующихся характерах мальчиков. В особенностях душевного склада ребят она искала первопричины всех школьных успехов и неудач. Прочная дружба с родителями, укрепление связей школы с семьей — вот чего добивалась классная руководительница в этот вечер.

Анечка, пожалуй, впервые в жизни приходила к столь сложным выводам в своих наблюдениях, и по этому карандашик все быстрее вертелся меж ее пальцами — верный знак сосредоточенности. Некрасивое, в веснушках, лицо застыло в благодарном любовании.

Вот Евгения Николаевна стоя склонилась над списком учеников, сделала в нем новую пометку, назвала еще одну фамилию. Тут неожиданно разыгралась сцена, ошеломившая пионервожатую своим безобразием. Классная руководительница столкнулась на этот раз с матерью сварливой и вздорной, с одной из тех, уже редких в наше время матерей, для которых семья и школа — два непримиримых, обреченных на вечную вражду лагеря. Такие матери подозревают в педагогах одну лишь злую несправедливость к детям, всегда готовы винить их в отвратительных кознях и вероломстве.

Несмотря на то, что Евгения Николаевна вполне одобрительно отозвалась о мальчике, мать сразу ринулась в бой, громко крича и неистово жестикулируя.

— Загоняли детей, дышать им и то некогда! — воинственно жаловалась она всему собранию. — Шутка — сидят малые ребята за уроками до ночи! Ни пошалить им, ни поиграть. Так хоть бы жалели, считались… Ноль внимания!