Жизнь Вудхауза. Фрагменты книги

Сейчас уже невозможно сказать, была ли способность отгораживаться от всего плохого, что подстерегало его в жизни, врожденным свойством характера Вудхауза или приобретенным умением, вошедшим в привычку. В любом случае, эта способность всегда выручала его и сообщала беззаботный тон его произведениям. Детский психотерапевт Адам Филлипс считает, что у Вудхауза «как и у любого брошенного ребенка, не мог не возникнуть вопрос: почему мои родители так меня не любят, что не хотят быть со мной? Почему за мной присматривают чужие?» Психотерапевты выделяют, по меньшей мере, три типичных реакции на отсутствие родителей в раннем детстве. Во-первых, у маленького Вудхауза должен был обостриться интерес к миру взрослых, к разговорам, которые они ведут между собой. Пытаясь объяснить себе, чем вызвана разлука с родителями, он, наверное, придумывал истории о причинах их непонятного отсутствия и со временем пристрастился к подобным выдумкам — впоследствии самого разного характера. Во-вторых, он мог находить утешение в повторяющихся ритуалах однообразной ежедневной жизни и ревностно исполнять их, боясь малейших отступлений. И в самом деле, в зрелые годы он всегда старался придерживаться железного распорядка. В-третьих, с ранних лет лишенный матери, он не мог не относиться к противоположному полу настороженно, предпочитая дружбу с мужчинами. Достаточно даже поверхностного взгляда на его произведения, чтобы обнаружить постоянное опасливое недоверие (и даже неприязнь) к тетушкам, невестам, старым девам и писательницам. Рассказав в «Билле Завоевателе» про «не только вулканическое, но и неизменное» чувство Билла Веста к Алисе Кокер, Вудхауз продолжает: «А она его — ломом». И подводит итог — рефрен всего его творчества: «Одно слово, женщина». «Покажите мне безупречно утонченную и изысканную особу женского пола, — говорит Берти Вустер в романе ‘Держим удар, Дживс’, — и я вам докажу, что на самом деле она настоящий Наполеон по части мучительства»[8]. Адам Филлипс полагает, что у Вудхауза развилась боязнь женщин — он не способен был доверять им, вступать с ними в близкие отношения, позволять себе сильные чувства к ним. Женщины должны были казаться маленькому Вудхаузу исключительно сильными и невыносимо организованными существами, причем «организованность», по мнению Филлипса, означает «нежелание прислушиваться к детским желаниям и потребностям, а это, с точки зрения ребенка, то же самое, что равнодушие».

Самое смешное, что, несмотря на отъезд родителей, женщин вокруг Вудхауза было более чем достаточно. У него было, по меньшей мере, восемь живущих в Англии тетушек с материнской стороны, из которых особенно глубокий отпечаток на детской психике Вудхауза оставили тетя Мэри и тетя Луиза. Тетя Мэри, «гроза моего детства», осталась старой девой, ругалась почти со всеми родственниками и стала прототипом грозной тети Акриджа Джулии, а также знаменитой тети Берти Вустера Агаты, «более известной как бич Понт-стрит». Вудхауз свел воедино воспоминания о разных женщинах, участвовавших в его воспитании, и создал типичные портреты-страшилки: «…в тете Агате пять футов девять дюймов росту, крючковатый нос, волосы с сильной проседью — общее впечатление довольно внушительное»[9]. А знакомя с ней читателя, Вудхауз рекомендует ее так: «У нее акулий глаз и твердые моральные устои»[10]. Напротив, старшая из сестер Дин, тетя Луиза, для близких Лули, стала для Вудхауза чем-то вроде приемной матери, и он списал с нее некоторые черты будущей тети Далии, про которую Берти Вустер говорит: «…широкая и добрая душа, как это часто бывает у охотников». Из дядюшек Вудхауза четверо (дядя Филип, дядя Фредрик, дядя Эдвард и дядя Генри) были священниками, чьи приходы были рассеяны по юго-западу Англии от Бреттон-Флеминга в Девоншире до Хенли-Касла в Вустершире — по деревенькам вроде тех, что описаны в рассказе «Большой гандикап проповедников» или в одном из лучших рассказов Вудхауза «Ансельм получает свой шанс». Иногда, даже в самых удачных и смешных своих вещах, Вудхауз, с детства впитавший атмосферу английских сельских приходов, отвлекается на умиленные воспоминания о времени, которое он провел под сенью церквей: