Жизнь взаймы

— Да. — согласилась Лилиан. — Для некоторых это было бы действительно счастье. Она вышла из салона на проспект Георга V. Наступающий вечер встретил её золотистым закатом, ветерком и потоком автомобилей. Она не надолго остановилась и подумала о платьях, которые только что заказала. Вообще-то, она не собиралась покупать новые, потому что на оставшуюся часть жизни, как она считала, у неё их было достаточно, но Клерфэ снова настойчиво пытался подарить ей новое платье, да к тому же одно было испорчено в Венеции; кровотечение, случившееся там, по всей вероятности, стоило ей нескольких дней, а то и недель жизни, но она не собиралась впадать в уныние, не хотела жаловаться и раскаиваться, для неё было проще сказать самой себе, что теперь ей потребуется меньше денег на жизнь и что поэтому можно позволить себе одно лишнее платье. Его она выбирала с особой тщательностью. Сначала у неё появилось желание приобрести что-нибудь с эффектным оттенком, подчёркивающим всю драму её жизни, но в результате новое платье оказалось самым скромным из всех, что у неё были. А вот эффектным стало как раз то платье, которое ей подарил Клерфэ; так она выразила свой единственный протест против Тулузы и против того, что она понимала под этим словом.

Она улыбнулась своему отражению в одной из витрин. «В некоторых делах нельзя быть просто поверхностной, — подумала она. — А платья могут быть более серьёзной моральной опорой, чем все законы и нормы, могут значить больше, чем сострадание и сочувствие, чем все речи духовников и вся житейская мудрость, чем все предающие тебя друзья и даже твой любимый». Это были вовсе не легкомысленные слова, а просто знание того, что человек нуждается в утешении, и насколько сильно на него могут воздействовать мелочи жизни.

Лилиан подумала, как хорошо было владеть этим знанием, ведь для неё это было единственное, чем она ещё обладала. У неё больше не осталось времени ни для того, чтобы оправдать свою жизнь чем-то большим, ни, тем более, для бунта. Один бунт, которого она так страстно желала, уже успела устроить и теперь начинала иногда сомневаться в его правоте. Сейчас ей было по силам только одно — свести свои счеты с судьбой.

Лилиан понимала, что всё то, чем она обманывалась и утешала себя, можно считать обычными дешевыми хитростями; но теперь она была так далека от всех этих заумных и достойных восхищения уловок, с помощью которых люди пытаются сделать свою жизнь достаточно сносной, что для неё между ними уже не существовало никаких различий. Кроме того, ей казалось, что людям для того, чтобы уверовать в эти маленькие уловки и наслаждаться ими, нужно не меньше, а, может быть, даже больше собранности, мужества и усилий, чем для того, чтобы уверовать в те большие ухищрения с заумными названиями. Поэтому покупка платья доставляла ей такую же отраду, как другим — вся философия мира; и поэтому она всё время вполне осознанно принимала любовь к Клерфэ за любовь к жизни, жонглирую этой любовью, то подбрасывала в воздух, то снова ловила, и при этом верила в неё, хотя и знала, что скоро от неё ничего не останется. На воздушном шаре можно лететь, пока он не опустится на землю, но к нему нельзя привязать собственные дома, а приземлившись, это уже не воздушный шар, а безжизненный лоскут ткани —.

Лилиан встретила виконта де Пэстра, когда зашла в магазин Фуке на Елисейских полях. Он был крайне удивлён, увидев её.

— У вас такой счастливый вид! — заметил де Пэстр. — Уж не влюбились ли вы?

— Да. Причем — в платье.

— Какое благоразумие! Это же любовь без страха и без затруднений!

— Такой любви не бывает.

— Почему же не бывает. Это всегда часть той единственной любви, которая вообще имеет смысл, я имею ввиду любовь к самому себе.

Лилиан засмеялась. — И такую любовь вы называете без страха и без затруднений? Тогда вы, наверное, сделаны целиком либо из чугуна, либо из губки.

— Ни из того, ни из другого. Просто я запоздалый отпрыск восемнадцатого века и вынужден разделять судьбу всех своих потомков: нас никто не хочет понимать. Не откажетесь выпить со мной чашечку кофе здесь, на террасе? Или вам заказать коктейль?

— Нет, лучше кофе.

Их посадили за столик, освещенный лучами вечернего закатного солнца. — Иногда наступает время, — заметил де Пэстр, — когда нет никакой разницы в том, сидишь ты на солнце или — нет, говоришь ли о любви или о жизни, или вообще — ни о чём. Например, сейчас… в это время. Вы всё ещё живёте в той маленькой гостинице у Сены?

— Наверное, там. Иногда я и сама не знаю точно, где же я живу. По утрам, когда окна открыты, мне часто кажется, что я спала прямо посреди шумной площади Оперы. А по ночам у меня бывает такое чувство, будто я тихо плыву вниз по Сене, лёжа в лодке или на спине, широко открыв глаза, и словно меня нет вообще, и в тоже время — я вся внутри себя.

— Какие у вас странные мысли.

— Вовсе не странные. Их у меня вообще почти не бывает. Иногда мне снятся сны, но тоже не часто.

— Видимо, они вам не нужны?

— Вы правы, — ответила Лилиан, — они действительно мне не нужны.