Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Марио помог ей сойти.

– Расплатитесь за меня, – шепотом сказала она швейцару. – И врача! Немедленно.

Марио уже вел ее по вестибюлю. Людей немного. Американцы за столиком на нее оглянулись. Где-то мелькнуло вроде бы знакомое лицо, но она не помнит, кто это.

Молоденький лифтер все еще не сменился. Лилиан слабо улыбнулась.

– Видите, ваш отель и вправду роковое место, – шепотом сказала она. – Вы ведь так говорили?

– Не разговаривайте, мадам, – попросил Марио. Чем не ангел-хранитель, и даже голос бархатный. – Врач сейчас будет. Доктор Пизани. Это очень хороший доктор. Только не разговаривайте! Принесите льда! – приказал он лифтеру.

Неделю она пролежала у себя в номере. Окна были распахнуты – настолько сделалось тепло. Клерфэ она так ни о чем и не сообщила. Не хотела, чтобы он нагрянул и застал ее больной. Не хотелось видеть его возле своей кровати. Это все ее забота, ее и больше ничья. Она спала, дремала дни напролет, до поздней ночи слушая перестук гондол на набережной Рива дельи Скьявони и хриплые голоса гондольеров. К ней приходил врач, иногда навещал и Марио. С врачом они прекрасно поладили, ничего опасного, кровотечение было небольшое, а Марио приносил ей цветы и сетовал на трудности жизни с пожилыми дамами. Вот бы молодую найти, и богатую, и чтобы его понимала. Он, конечно, не Лилиан имел в виду. Про Лилиан он в первый же день все понял. Потому и откровенничал, не таясь, как с сестрой по ремеслу.

– Ты живешь за счет смерти, как я за счет женских страхов, что время любви кончается, – посмеиваясь, рассуждал он. – Вернее, у тебя тоже страх, но другой, твой жиголо – сама смерть. А разница только в том, что твой жиголо тебе не изменит. Зато ты ему изменяешь где только можно.

Лилиан с веселым интересом его слушала.

– Смерть – это жиголо у каждого из нас. Просто большинство об этом не знают, – заметила она. – Что ты потом собираешься делать, Марио? Женишься на одной из своих старушек?

Марио серьезно покачал головой:

– Я коплю. Через пару лет, когда наберу сколько надо, открою небольшой элегантный бар. Ну вроде бара «У Гарри». В Падуе у меня невеста, она бесподобно готовит. Ее феттучини – это же сказка! – Марио поцеловал кончики пальцев. – Придешь к нам со своим кавалером?

– Приду, – ответила Лилиан, тронутая деликатностью, с какой он пытается вдохнуть в нее надежду на столь отдаленное будущее. Но разве сама она в глубине души, тайком, не лелеяла веру в свое маленькое, личное чудо? В то, что несмотря на категорические запреты, именно запретное только ей одной вопреки всему пойдет на пользу? «Я просто романтическая сентиментальная дурочка, возомнила, будто именно меня какая-нибудь личная богоматерь-покровительница добродушным шлепком вызволит из любой, самой отчаянной беды», – думала она. В прямоугольнике окна она созерцала профиль Марио в розово-кварцевом послеполуденном свете, размышляя о фразе, услышанной уже здесь, на Сицилии, от одного из гонщиков-англичан: романские народы лишены чувства юмора. Оно им и ни к чему, подумалось ей, этот способ выносить тяготы жизни для них давно в прошлом. Юмор – характерная черта цивилизованного варварства, восемнадцатое столетие обходится почти вовсе без юмора, зато выработало виртуозные навыки галантно игнорировать непреодолимые трудности. Приговоренные к смерти жертвы Великой французской революции всходили на эшафот без смеха, но соблюдая безупречность манер, словно идут не на казнь, а приглашены ко двору.

Марио принес ей четки, освященные самим папой, и расписную венецианскую шкатулку для писем.

– А мне нечего подарить тебе на память, Марио, – посетовала она.

– А мне и не нужно ничего. Так приятно что-то дарить самому, когда вынужден жить за счет чужих подарков.

– А ты вынужден?

– Слишком прибыльное у меня ремесло, чтобы от него отказываться. Но нелегкое. Это ведь работа. И мне так приятно, что ты ничего от меня не ждешь.

Лицо, показавшееся Лилиан знакомым, когда Марио привез ее в гостиницу, принадлежало, как выяснилось, виконту де Пэстру. Он, конечно же, ее узнал и со следующего дня исправно стал посылать цветы.

– Почему вы живете в отеле? – спросил он, когда она наконец ему позвонила.

– Я люблю отели. Или вы хотите запихнуть меня в клинику?

– Да нет, конечно. Клиники – это для операций. Я их ненавижу не меньше вашего. Но дом с садом, на одном из тихих каналов…

– У вас и здесь лишнее жилье имеется? Как та квартира в Париже?

– Так ведь найти-то несложно.

– У вас оно есть?

– Да, – скромно ответил де Пэстр.

Лилиан рассмеялась:

– У вас повсюду квартиры, а мне они нигде не нужны. Кому, спрашивается, легче живется? Лучше пригласите меня куда-нибудь поесть.

– А вам можно выходить?

– Не то чтобы очень. Но тем увлекательнее, разве нет?

Тем увлекательнее, повторяла она про себя, спускаясь в вестибюль. Кто часто ускользает от смерти, столь же часто переживает и второе рождение, причем всякий раз со все большей благодарностью, особенно если не питает больше иллюзий на продолжение жизни.