Жизнь взаймы. Как избавиться от психологической зависимости

– Лар, я сволочь неблагодарная. Папа приехал ко мне, потому что я его попросила, а потом, получается, сама и выгнала. Можешь представить?

– Ты чего? Опять, что ли, доктора вызывать, чтобы он тебе успокоительное вколол? За что ты выгнала родного отца?

– Я же сказала, я идиотка. Но я теперь понимаю, почему его оставила Лерочка, и почему Вадим меня оставил, тоже понимаю. Поделом нам, витающим в облаках. Вся в него: романтичная дура, начиталась книг среди провинциальных куполов и церквей. Как же это, оказывается, глупо выглядит со стороны… Господи, стыдно-то как. Глупо и мерзко. Такие все из себя сладенькие, всех любим, мол, «только любовь и всепрощение», достоевщина какая-то, фу. А на самом деле просто боимся жить. В нашем сраном городе все боятся жить! Может, единственным, кто не боялся, был твой отец. Он был воплощением жизни и страсти, ничто его не могло ни запугать, ни остановить. Поэтому на него и смотрели с опаской.

– Слышь, подруга, тебя, по-моему, серьезно занесло. Остановись, пока от меня не схлопотала, и отца моего не трогай! – Ларка помрачнела, но Таню уже невозможно было остановить.

– Даже твоя мать! Она жила! Творила то, что никто не понимал и никто не мог оценить. Над ней смеялись: «блаженная», «не от мира сего»… А она плевала на все это, просто писала свои картины, потому что ей было что сказать. Понимаешь, Ларка, она была тем человеком, которому было что сказать этому миру, и плевать, оценит это как-то мир или не оценит. Она тоже не боялась ни черта.

– Что ты можешь знать про нее, коза щипаная? – Ларка вдруг придвинулась к Тане вплотную и схватила ее за потертый свитер так, что тот натянулся и сдавил ей горло. – Что ты, долбаная принцесса, можешь про нее знать? Ты жизни не нюхала, чтобы судить ее. Она боялась, и боялась так, что не могла спать! Вообще почти не спала. Она росла с сумасшедшей матерью, которая кидалась на нее с ножом, а то и с топором. Благо, бабка моя хилая была, мама легко с ней справлялась, но та и правда могла убить ее в любой момент, особенно ночью. Сколько лет прошло, прежде чем мама все же решилась ее в психушку сдать. Ты представляешь, как жить с таким страхом всю жизнь? Откуда тебе знать, если тебя оберегали от всего? Твоя мать, если б могла, микробов бы всех истребила, лишь бы ты не чихала. Отец приезжает к тебе по первому зову, слушает тебя, писюху такую, слезы твои утирает, а ты его прогоняешь. Ишь, королева недоделанная, мамкины замашки переняла: «Ах, раз так, не по-моему, подите вон!»

– Лар, отпусти, задушишь же, – взмолилась Татьяна. – Ну, прости меня, я дура. Да сядь ты уже. Не буду я больше. Я ведь не знала про твою маму, прости… – злость как-то разом утихла, она подошла к подруге и обняла ее белесую голову. Та забрыкалась, забухтела что-то нечленораздельное, а потом разрыдалась.

Таня растерялась, она редко видела Ларку плачущей. Она не плакала ни когда маму хоронили, ни после суда над отцом. Перед отъездом в Москву они вместе ходили на кладбище; «великанша» встала на колени, обняла небольшой гранитный памятник с фотографией, на которой ее мать выглядела актрисой из старых западных фильмов, и долго гладила холодный камень, что-то нежно шепча. Но она ни слезинки не проронила. А теперь тихо скулила ей в плечо, вот тебе и на!