Жизнь взаймы

Легкий рокот пробежал по трибунам. Лилиан заметила, как изменились лица людей. Они вдруг почувствовали облегчение: кому-то удалось спастись, кто-то проявил мужество, не дал себя сломить, едет дальше. И каждый из зрителей ощутил в себе мужество, словно он сам сидел за рулем в машине Клерфэ. В течение нескольких минут вертлявый жиголо казался себе героем, а изнеженный дамский угодник ощущал себя храбрецом, презирающим смерть. И секс — спутник любой опасности, при которой сам человек не испытывает опасности — гнал адреналин в кровь этих людей. Вот ради чего они платили деньги за входные билеты.

Лилиан почувствовала, как пелена гнева застилает ей глаза. Она ненавидела всех этих людей, каждого из них в отдельности; она ненавидела мужчин, распрямлявших плечи, ненавидела женщин, которые, бросая взгляды исподтишка, давали выход своему возбуждению. Она ненавидела волну сочувствия, распространявшуюся вокруг, ненавидела великодушие толпы, от которой ускользнула ее жертва и которая решила переключиться на восхищение. Она почувствовала ненависть и к Клерфэ; она знала, что это реакция после внезапного испуга, и все же она ненавидела Клерфэ за то, что он участвовал в этой дурацкой игре со смертью.

Впервые с тех пор, как Лилиан покинула санаторий, она вспомнила о Волкове. И вдруг она увидела Клерфэ. Увидела его окровавленное лицо, увидела, как его вытаскивают из машины и что он с трудом держится на ногах.

* * *

Механики осматривали машину. Они меняли колеса. Торриани стоял рядом с Клерфэ.

— Опять эта проклятая покрышка, — сказал Клерфэ. — Пришлось держать руль одной рукой. Но машина в порядке. Теперь поедешь ты.

— Ясно! — закричал тренер. — Давай, Торриани!

Торриани вскочил в машину.

— Готово! — крикнул старший механик. Машина рванулась вперед.

— Что у вас с рукой? — спросил тренер. — Сломали?

— Нет. Вывихнул. Вывих в плече. Черт его знает, как это случилось.

Прибыл врач. Клерфэ вдруг почувствовал сумасшедшую боль. Он присел на какой-то ящик.

— Все? — спросил он. — Надеюсь, Торриани продержится до конца.

— Вам больше ехать нельзя, — сказал врач.

— Забинтуйте его, — сказал тренер. — Возьмите широкий бинт и завяжите плечо. На всякий случай надо его склеить.

Врач покачал головой.

— Бинт не очень-то поможет. Он это сразу почувствует, как только опять сядет за руль.

Тренер засмеялся.

— В прошлом году он сжег себе обе ступни. И все-таки не сошел с дистанции. Не обжег, говорю я вам, а сжег.

Клерфэ продолжал сидеть на ящике. Он чувствовал себя слабым и опустошенным. Врач туго забинтовал ему плечо эластичной повязкой. «Мне надо было ехать осторожнее, — думал Клерфэ. — Превысить скорость, данную людям, еще не значит стать богом. Говорят, что только человеческий мозг способен изобрести средства, с помощью которых человек превосходит свою собственную скорость. Это неправда. Разве вошь, забравшись в оперение орла, не превосходит сама себя в скорости?»

— Как это с вами случилось? — спросил тренер.

— Все из-за проклятой покрышки! Машину вынесло на повороте, и она увлекла за собой небольшое деревце. Я ударился о руль. Чертова неудача.

— Это еще ничего. Хорошо, что тормоза, мотор и управление не полетели к дьяволу. Старуха цела. Мало ли кто еще выйдет из игры! Ведь гонки не кончились.

Клерфэ сидел неподвижно, вперив взгляд в металлические части, которые механики сняли с машины. «Я уже слишком стар, — думал он, — мне здесь не место. Но что я вообще умею делать, кроме этого?»

— Вон он! — заорал тренер, приставив к глазам бинокль. — Гром и молния! Вон он едет, этот чертов сын! Но ему уже не нагнать. Мы слишком отстали.

— Кто из наших еще не сошел?

— Вебер. Он на пятом месте.

Торриани промчался мимо. Махнув рукой, он исчез. Тренер вдруг пустился в пляс.

— Дюваль выбыл! А Торриани нагнал четыре минуты! Четыре минуты! Пресвятая мадонна, храни его!

Казалось, он начнет сейчас молиться. Торриани нагонял с каждым кругом.

— Подумать только, на этой разболтанной колымаге! — орал тренер. — Я готов его расцеловать. Золотце мое! Он едет в среднем со скоростью почти девяносто километров! Рекорд для такой дороги!

С каждым кругом Торриани наверстывал упущенное. И хотя Клерфэ не хотел завидовать его удаче, он почувствовал горечь. Шестнадцать лет разницы давали себя знать. Правда, так бывало не всегда. Караччола даже со сломанным бедром, испытывая нечеловеческую боль, обогнал значительно более молодых гонщиков-рекордсменов; Нуволари и Ланг показали после войны класс, как будто они помолодели лет на десять; но в свое время каждый гонщик должен уступить место другим, и Клерфэ знал, что ему уже осталось недолго. В этом и заключалась трагедия спортсмена: если ты вовремя не умрешь, тебе суждено тянуть обычную лямку.

— У Валенте заклинило поршни! Монти отстал. Теперь мы держим третье и четвертое места! — кричал тренер. — Если с Торриани что-нибудь случится, вы сможете его сменить?

Клерфэ подметил сомнение во взгляде, который бросил на него тренер. «Пока они еще спрашивают меня, — подумал он. — Но скоро уже перестанут».

— Пусть едет Торриани, пока может, — сказал он.

Тренер кивнул.