Жизнь за жизнь

- Как, прямо здесь?

- Здесь... Ниточкин уже готовит раненого к операции.

- А ты не боишься ее делать?

- Откровенно? Очень боюсь. Это же моя первая операция в полевых условиях.

Не докурил, вмял с силой носком сапога окурок в снег.

- А может, не стоит... Зачем такого маленького перед смертью мучить... - неожиданно сорвалось у меня с языка.

Лейтенант так посмотрел на меня, что я отшатнулся. А он повернулся через левое плечо, одернул халат и твердой походкой пошел в дом.

...В комнату, где предстояло делать операцию, солдаты внесли топчан, покрыли его клеенкой. Это будет операционный стол. Другого не найти. Пусты крестьянские дома, нет здесь ни столов, ни стульев. Привыкли сидеть на полу, поджав под себя ноги. Мы собрали все керосиновые лампы, какие нашли в кишлаке. Заправили керосином, поправили фитили, чтоб не коптили, отдраили стекла от копоти... Зажгли. Светло как днем. А он все недоволен.

- Это не свет, а черт знает что... Неужели больше ничего нельзя придумать? Думайте, думайте, командир!

Придумал. У нас в отряде было несколько больших и ярких японских электрофонарей. Дал команду. Принесли. Несколько солдат будут светить во время операции.

- Мне нужны такие, чтоб хорошо светили, не дергались, крови не боялись во время операции. Смышленых и расторопных.

А сам над тазом медным нагнулся, стал мыться, готовиться к операции. Ассистировать будет сержант Ниточкин. Он же будет выполнять обязанности операционной сестры. Ниточкин по образованию фельдшер. Тесен операционный халат в плечах коренастому сержанту, руки сильные, с бугорками пухлых вен. Он готов, ждет только приказа лейтенанта. И он поступил. Вспыхнули яркие лучи, хирург склонился над мальчиком. Операция началась, и вдруг полоснула далекая, глухая автоматная очередь. Незамедлительно ей ответила встречная, уже громкая и длинная. Застучал, захлебываясь, пулемет. Это совсем рядом огонь ведет первый пост. Влетел, что вихрь, связной:

- Душманы! Спустились с перевала, выходят к околице!..

- Гаси свет! В ружье! - приказываю.

- Отставить! - неожиданно резко и громко на фарси командует лейтенант.

Солдаты в растерянности: кого слушать, браться ли за автоматы или светить фонарями? А он снова громко и повелительно:

- Свет! Давай на меня! Свети лучше... Да не дрожите вы...

Совсем рядом ахнула мина, посыпалась глина с потолка. Дальше рисковать было невозможно.

- Прекратить операцию! Слушай мою команду!

Петров даже головы не повернул. Молча работают с сержантом.

- Лейтенант, вы с ума сошли! Бой начался. Надо гасить свет, если не желаете стать мишенью для душманов!

- Да полно вам, прекратить истерику! - осадил меня чужим, незнакомым голосом. Оторвался на миг от стола, повернулся ко мне, лицо закрыто, видно только глаза... Смотрят на меня строго и холодно. - Не мешайте работать... Ваше место в отряде... Идите, принимайте командование, занимайте круговую оборону, бейте в хвост и в гриву этих мерзавцев!

- А вы?

- Не беспокойтесь. На крайний случай оружие с нами... - И уже мягко, как уговаривают врачи больного проглотить горькую пилюлю, просит: Постарайтесь, пожалуйста, не подпускать бандитов. По крайней мере, пока не закончу операцию. Идите. Помогите спасти мальчика. Договорились? Вот и хорошо... Займемся каждый своим делом.

Банда Али Шаха, как оказалось потом, не могла пройти через перевал. Высланная вперед разведка душманов натолкнулась на прочный заслон солдат армейской части и отряда добровольцев защиты революции. Без единого выстрела, осторожно попятился назад Али Шах со своими головорезами. Голод и холод погнали их по старым следам. Расчет был прост: на пургу и неожиданный ночной удар. Враг не застал нас врасплох. Похоронив до захода солнца погибших сельчан по всем мусульманским обычаям, я удвоил караулы. Али Шах нарвался на плотный прицельный огонь. Освещая место боя ракетами, мы с хороших позиций расстреливали душманов в упор, не пропуская их в кривую улочку, где в одном-единственном доме в эту темную тревожную ночь ярко горел свет.

Понеся большие потери, Али Шах отступил. Мы сделали свое дело, как и полагается солдатам Народной армии. Справился со своей операцией и русский доктор, лейтенант Петров... Весь мокрый от пота, сорвал с себя маску, стащил с рук операционные перчатки, сказал устало, негромко:

- Вот и все!.. Махаммад будет жить!

Прислонился спиной к окошку, чтобы остудиться, взвешивает на вытянутой ладони две ставшие бурыми от запекшейся крови свинцовые пули, извлеченные из тела мальчика.

- Это ему на память. От советского доктора дяди Вани... - И заулыбался своими пухлыми губами, довольный, что сумел-таки осилить, успешно провести эту сложнейшую операцию в необычных полевых, а точнее, фронтовых условиях...

Стекло в окошке треснуло мягко, без особого шума. Доктор вздрогнул от сильного удара в спину, с удивлением оглянулся, посмотрел в темноту ночи и медленно, цепляясь руками за стенку, стал валиться, как подкошенная сосна от острой пилы лесоруба.