Жизнь замечательных людей по дзэну (СИ)

— Стой! Дурак! Куда прешь! – граф Иннокентий Павлович вскричал в необычайном волнении с душевной болью гимназиста. – Ворочь! К «Яру»! К «Яру»!!!

«Неведомо, как я здесь оказался! – через недолгое время граф Иннокентий Павлович откинулся на мягкие подушки в отдельном кабинете ресторана «Яр» (балерина Эвка старательно танцевала на столе среди бутылочек и закусок). – Неведомо и непостижимо! Дзэн!»

БЛАГОДАРНОЕ

— Вы называете меня неучем, невежей и дураком, несравненная Светлана Витальевна, а я в огорчении от ваших слов – так огорчается поросенок без проса. – Купец Иван Силантьевич Полушкин, молодой, в красной поддевке, рыжебородый, румяный, в яловых сапогах тянул руки к графине Неверовой Светлане Витальевне, словно собирал малину с медведями. – Человек – высшее существо, будь он купец или граф!

— Полноте, Иван Силантьевич, – графиня Светлана Витальевна коротко хохотнула, но поняла, что смех не великосветский, поэтому приложила платочек к губам, будто стирала смех. – Графы и князья – высшие существа, а купцы – мужики в сапогах.

ХАХАХА!

Потешно я выразила мысль – мужики в сапогах!

Вы куртуазничаете со мной, пожалуй, что даже не куртуазничаете, потому что на куртуазности способны только натуры возвышенные, эстеты, искусствоведы и депутаты Государственной Думы.

Амурничаете, хотя я вам повода не давала, а, если бы и давала, то нет у вас шансов, а у меня желания, потому что гусь свинье не товарищ – это я говорю нарочно мужицким языком, мы изучали мужицкий в Институте благородных девиц; мужицкий русско-народный язык вы поймете.

Не пара я вам, Иван Силантьевич, не пара купцу неграмотному.

Не утомляйте меня больше своими притязаниями, Иван Силантьевич! – графиня Светлана Витальевна в глубокой задумчивости подошла к окну, жадно выискивала женихов около усадьбы, да нет женихов по причине бедности графини и отсутствия за ней должного придания для эстетов и культурологов, только купец сватается, но купец – пыль, несерьезно, пошло и отвратительно. – Пойдите, пойдите же вон, мужик в сапогах! АХАХАХАХАХ!

— Ну, ежели так, то я, с величайшим почтением и в досаде, удаляюсь! – купец Иван Силантьевич пятился к дверям, как рак к норе. – Полагал, что ваша знатность и мои миллионы, что перешли ко мне от почившего папеньки, станут дополнением, как коса к сохе.

— Стойте, стойте, несносный шалун! – графиня Светлана Витальевна, порывисто, как с обрыва в реку, подбежала к Ивану Силантьевичу, взяла его широкие ладони в свои маленькие ладошки! – Вспомните, как в Писании Архангел принес благую весть.

Радостную! Радостную!

Да, это хорошо, это прекрасно, когда весть благая!

Что ж вы сразу, потешный, милый, милый друг, Иван Силантьевич, не упомянули о миллионах, словно вам рот зашили оловянной проволокой?

Дзэн взаимопонимания и радости позволяет соединение любящих сердец немытого безграмотного купца и благородной графини! Дзэн!

Радость-то великая!

НЕСОЕДИНИМОЕ

Артистка погорелого театра Анна Борисовна Бергольц никогда не унывала, даже в постели с нищим купчишкой – так не унывают чукчи отдаленных уголков России.

Анна Борисовна не гнушалась, и без страха и без особого счастья брала деньги за свою любовь, потому что полагала: все всегда всенепременно себя продают – артисты – талант, игру, время – так отчего же не продать естественное – положение в постели с жалким, но богатым болтуном.

В постели Анна Борисовна играла с меценатами, исполняла роль превосходно, затейничала от души, за что получала высокие гонорары и не бедствовала, несмотря на погорелость театра.

Под Масленицу Анну Борисовну ангажировал толстый, значит – зажиточный - купец Иван Евграфович Егоров.

Иван Евграфович прельстился игрой Анны Борисовны в погорелом театре и пригласил на ужин в кабак, где цыгане поют и пляшут с ручным медведем, похожим на японского городового.

Анна Борисовна не надула губки, оттого, что в кабак, а не в ресторацию: она знала, что в кабаках случаем больше денег, чем в самом наивысшем свете, где у графьев штопаные панталоны.

Артистка не прогадала, потому что купец Иван Евграфович гулял широко, с размахом русской реки Волга.

— Вы не поверите, дражайшая Анна Борисовна, сколь любопытным и испытующим сердцем часто случается сердце купца, — Иван Евграфович не целовал ручку артистки, но подливал шампанское, что выше всех поцелуев и дифирамбов – так стог сена для кобылы важнее бриллиантового колье. – Вы мягкая, лишены всяческих предрассудков, и это – мне на потребу и увеселение, ибо женщина, пусть даже артистка погорелого театра, интриганка с, восстановленной хитрым медицинским способом, девичьей честью.

Иван Евграфович много говорил, а еще больше пил и вкушал от щедрот кабатчика, словно готовился к каторге на Колыме.

Анна Борисовна тоже кушала и пила впрок, откладывала (незаметно, она думала, что незаметно, от купца хлебА в переносную дамскую сумочку величиной с мешок арбузника).