Жизнь замечательных людей: Повести и рассказы

Засим и закончился этот эксперимент, так как вдруг зазвонил мой старенький телефон. Кто-то долго молчал в трубку, и я подумал, что на меня готовится покушение и злоумышленники выясняют мой распорядок дня. Но вообще мне редко что мешает развивать отвлеченные соображения, если, разумеется, не думать о том, что в подвале заложена взрывчатка, в любой момент может заглянуть в окошко постороннее лицо и шальной самолет того и гляди разнесет мой 22-й этаж.

Например, ревизуя взглядом модель биплана «Поликарпов-2» и солонку из бересты, я беспрепятственно размышляю на тот предмет, что русский народ недаром вымирает, а, видимо, такая его историческая судьба. И римляне вымерли, и хазары, и мы, долго ли, коротко ли, исчезнем с политической карты мира, на что имеется немало признаков и причин. Римляне закоснели в пороках, и мы никогда не знали морали (в том смысле, что украсть пару досок или покалечить жену за встречные слова – это у нас нормально), и древние греки выродились физически, и наши солдатики больше похожи на второгодников, и викинги так пали духом, что давно превратились в безобидных социал-демократов, и мы до того оскудели душой, что даем взаймы под проценты и читаем нашим детям англосаксонскую чепуху.

Недаром эмблема нашего времени – это то, что стоит у меня справа от окна и прямо напротив моего дивана, именно застекленный ящик под названием «телевизор»; я его не смотрю. Для огромного большинства моих современников телевизор – все: и театр, и филармония, и книга, и товарищеская беседа, и стадион, – а у меня этот аппарат стоит потому... потому, что должен же стоять в доме телевизор, как плита на кухне, стиральная машина в ванной и хоть какой-нибудь телефон? Не то чтобы я не смотрел его принципиально, а все мне представляется, что таращиться в этот дурацкий застекленный ящик так же, в сущности, неприлично в положении культурного человека, как мочиться в лифте и материться при детворе. Дело даже не в том, что телевидение меня оскорбляет как институт, ибо те шалопаи, которые делают несусветные деньги на своих идиотских викторинах, считают меня черной костью и дураком; дело в том, что мне до боли сердечной ясно: человек изнемог, истощился к началу XXI века и уже не способен к сотворчеству с большим писателем и выдающимся композитором, а подавай ему что-нибудь щадящее, диетическое, не требующее усилий разума и души. Выдумщик Джонатан Свифт, сочинивший четыре фантасмагорических путешествия Гулливера, сам сроду нигде не бывал; великий Бетховен был глух, как тетерев; крестьянин Сютаев взял и выдумал от скуки новую религию; ежели вы человек с воображением, то никакое, самое захватывающее приключение не впрыснет в вашу кровь такую порцию адреналина, как таинственный телефонный звонок или неожиданный звонок в дверь. А нашему бесстрашному современнику нужно угодить в перестрелку, чтобы его пот прошиб, и ни что не дает ему большего эстетического наслаждения, чем разгадывание кроссвордов и сочинский преферанс. То-то литература ему под стать выродилась в юмористику, музыка в уголовный шансон, а философия в поиски национальной идеи, которой нет и не может быть.

Во всем виновата свобода слова. То есть мне кажется, что во всем виновата свобода слова, когда я соображаюсь со следующей закономерностью: страдающие сердечной недостаточностью – народ невероятно жилистый, глухие умеют читать по губам, немые обостренно чувствительны, у слепых сверхъестественно развит слух. Следовательно, человек приобретает уникальные, даже не совсем нормальные способности (вроде поэтического дара) и тем самым возвышается до Творца, только если он как-нибудь ущемлен. Может быть, мы в позапрошлом веке потому и дали миру великую литературу, что в России притесняли писателя, как нигде. Но стоит предоставить народу свободу слова, как почему-то править бал начинают жулики и дураки, которым и сказать-то нечего, но очень хочется, и тогда на смену категорическому императиву является балаган.

Даром нам это превращение не пройдет. Кстати сказать, в последние годы меня донимает страх, что в одно прекрасное утро собственно утро-то не наступит, что в одно прекрасное утро не рассветет...