Жизнь, Живи!

–– У меня всё есть!

А – собеседнице?..

В компании той разбитной она одна… иноземно молчала.

И с ужасом, тем – первым, я ощутил, что она сейчас обо всём, что тут видит и слышит, судит… по моим глазам. И если мы посматривали друг на друга – то словно бы каждый раз знакомились заново.

И казалось мне уже грехом сказать ей, опытно и брезгливо, взглядом:

–– Да с какой стати!

Наоборот: с первого мига её присутствия рядом… не хотелось, по моей природной мечтательности, ни у кого ничего о ней спрашивать.

–– Павел.

–– Даша.

Плавная, осторожная…

Люди когда слишком близко возле меня, состояние моё обычное – стыд и возмущение. Стыд – за то, что у меня есть глаза, уши, руки, желудок и прочие органы и члены… И – возмущение: оттого что они, люди, обо мне полагают, будто это всё – для них!..

–– Но я уже служу.

–– "Занят".

–– Стыдно просить! Стыдно принимать!

–– "Желать. Благодарить".

Ведь если и просят, то, по сути, не меня о чём-то, а – что-то моё!.. Если и предлагают – то не что-то своё, а, по сути, – себя… для чего-то моего!..

Я же, как недавно-то понял, постоянно, всю жизнь, пекусь не о том, что и как у кого взять. А – как отдать. Притом…

–– Невидимому как бы чему-то, но…

–– "Явному".

И я нервничаю, когда общаюсь.

И потому пью.

(Вообще, точнее бы говорить: "Я сказал мне". Вопреки-то общепринятому так называемому. "Я встал на мои ноги". – Как правдиво!.. Разве что, пусть, о рубашке: "Я надел свою рубашку".)

Пил в тот раз, правда, забыв, что пью вино.

–– Неужели?.. Неужели?..

Испуганными – оттого, что я очутился, будто лишь сегодня, на этом свете… большими, как ошалело ощущал, моими глазами… я смотрел сквозь невидимый воздух… на эту женщину… с громким редким стуком изнутри в мою грудь… и, корёжа и улаживая что-то во мне, отнюдь не исподволь понимал… что именно через неё, через эту женщину… я как раз и мог бы пересылать что-то очень ценное моё, даже, может, всего целиком меня… пересылать тому всему-то – всему, Всему!..

Чего постоянно, кстати, и ожидает от меня это самое Всё.

И это, сию минуту, требовательная реальность.

–– Неужели… придется?..

Я, моим телом и самим мною, ощутил: она – это вот её кожа, цвета кожи загорелой, сколько-то прозрачная, видная только на её лице, шее и кистях рук… и спрятанная под этой кожей собственно она сама, которая лишь выглядывает из-под этого покрывала… Её доступные пока только… дышащие глаза, видящий рот, слышащие ноздри… говорили мне, что они – до меня!.. До меня!..

И я разоблачённо вспомнил, что ведь и у меня есть пальцы рук – если бы для её кожи, и глаза – для её глаз…

Гам и толкотня вокруг были – где-то.

И говорилось из близкого пространства мне: вот ты, вот я, вот я, вот ты, и уже нельзя сказать (сколько бы я ни пил), что эти самые "вот" и "вот" не какие-то особенные.

И слышалось мною:

–– Я красива и свободна. И ты это знаешь. Так в чём же дело?.. И ты то же и так же. Я ведь это знаю. И ты знаешь, что я знаю. Так в чём же, наконец, дело?!..

Потом – шли. Уже вдвоём.

И брались откуда-то на мой язык глупости.

Проводил, то есть, её домой по-настоящему.

Шёл ночью к себе как-то особенно легко и трезво!..

Я, прежде всего, да, я… Я, далее, прежде всего, живой. И не признаешь, что ты не живой и что не желаешь состоять живым… Я, далее сразу, – мужчина!.. И не признаешь, что, значит, есть ещё и женщины и что они – по поводу меня…

Даша… Или как её?.. Даша.

…И – пришла.

Сама! Сама!

Ко мне. В комнату. На следующий же день вечером.

Снимать с женских плеч пальто – словно бы… на что-то решаться.

Мне страшно захотелось выпить.

А она сразу и выставила.

По первой выпили торопливо: стоя и смеясь.

Вчерашний вечер словно бы продолжился.

Даша, хотя тут впервые, смело нашла в транзисторе музыку, которая бы – для неё.

Танцевала. Она. Передо мною. С улыбкой.

Вся – стройная, плавная.

И выпивали мы сейчас, повторяя, значит, для её танца…

Я ощутил, что краснею… от банальности замеченной действительности.

Но – словно нитка в иголку была уже вдета. Самим мною. Признавшим: именно через неё будешь отдавать!..

Все-то меня сватают и сводят. И друзья, и ситуации.

Но: пусть красивая и умная, добрая и чистая – прихотливо ёжится во мне моя свобода:

–– Не желаю жить даже избирательно!

Если… предрешено.

Почему я должен её видеть? Тем более – на неё постоянно или хотя бы часто смотреть… Почему я должен к ней прикасаться, тем более – с нею целоваться? Почему я должен прижимать её голое тело к моему голому телу? Почему я должен… влагать в неё?..

Почему – именно её, на неё, с нею?!..

Вообще, вообще – почему я должен быть так?..

Зачем – зачем, в конце концов, мне жить так? Тогда как я ощущаю, что призван быть и жить…

Жить и быть – поражённым: пойманно и посланно призванным!..

–– А сию минуту… разве не это?..

Я, радостно тоскуя, что у меня в будущем теперь уже не будет… очередной большой доли целомудренного будущего… почему-то для чего-то выпил ещё…

А она – всё она…

Я терпеть не могу танцевать. Шевелиться условно для меня постыдно. (Она словно бы знала об этом заранее.) Мне спокойней двигаться как угодно содержательно, а не фигурно. Но смотреть на танцующих умело – моё наслаждение.