Жизнь, Живи!

Я, главное, не могу не быть беспрерывно – при участии. (Слово-то – созвучное!..) При участии моём в чём-то важном.

–– Самом важном!

–– "Ощущаешь".

Помню же:

–– Миг рождения есть миг прозрения.

–– "Наоборот".

Да-да, конечно…

В детстве, помню, мне приснился сон, где было как бы то, что… до самого этого моего детства. Я, мальчик, лежу в какой-то коляске удобной, а её как-то тащат, играя, другие дети… Я, в полудрёме сладкой, приоткрываю глаза: надо мною – что и есть главное событие в этом сне! – голубое ветреное небо… ветви березовые летние… легко и вольно колышутся… солнышко в этой густой листве слово бы заплутало… пестрые яркие лучики-паутинки сквозят в зелёной мятежной кутерьме…

Детство – это научение формулировать. И прежде всего – самое важное. (Наряду с тем, что мне внушают со стороны…)

А уж с отрочества – лишь бы самое важное в жизни делать, а именно – самое любимое. Ведь если оно не любимое, то какое же оно самое важное!.. Любимое, конечно, – именно мною, так как только тогда видно, что я делаю лично, сам. Самое раннее, что помню, – только бы мастерить, изобретать. Но при этом отвлекает уже некая сладость и горесть – догадываться, рассекречивать… саму жизнь. (Чем заразило даже беглое чтение классики…)

С юности: профессию иметь – заранее любимую. Но такая… уже есть – читать книги!.. И уж если не она, то, по крайней мере, где бы я, опять же, – все сам! И если таких не одна… Так самую важную из них! Где исключительно от меня всё зависит.

Философом! – Что я думаю о том, о чём думаю именно я.

Но не пройдёт ли жизнь мимо меня?.. Тем более, слышу, мне все: пользу приносить!.. Вот бы и вмешаться активно. И – со своим "я".

Тогда – следователем! – Чтоб рассекречивать в жизни самое секретное – добро и зло в людях. Тем более, если кто в моё дело (понятно: в уголовное-то) сунется, так я и об этом точно так же, добро или зло, узнаю: явно или догадливо… И что же: окончил университет и работал следователем несколько лет. И нравилось.

Работал как только можно аккуратно: и с точки зрения закона, и – по добросовестности.

А это потому так, может быть… чтоб отвлечь себя, меня, от моей тайной, наверняка – судьбоносной… большой, огромной… досады.

–– Не самое важное!..

Да, не самое всё-таки важное из всего важного делаю!..

Вот веду я дело; прилежно и честно. А рядом с этим одним делом – несколько приостановленных: нераскрытые, так сказать, деяния… Вот я конкретно привлекаю кого-то к ответственности; прилежно-то и честно; проще говоря – сажаю в тюрьму. Но усвоено же мною хрестоматийное: латентная преступность. То есть – не зарегистрированная даже. Она соотносится с моими десятками уголовных, законченных и незаконченных, по принципу айсберга: лишь малая часть преступлений видима – а миллионы на миллионы никому, кроме злодеев и их жертв, вообще никогда не были и не будут известны…

Следователю одно утешение: если он просто порядочный человек – честь и зарплата, если он особенно светлая или особенно тёмная личность – ещё и азарт и анализ.

–– Я никогда не делал выводов, я их ненароком находил.

Я расследую преступления – но их может расследовать так же или даже лучше и любой, с образованием и желанием, другой…

А вот расследовать… самого себя – мною меня! – кто на это?!..

Зато от этой крайней досады, тем более – никому не ведомой, я стал, будто зажатый в угол, бешено смекать…

И – писать!..

Точней бы сказать: опять же – читать, но уже… самого себя, меня.

Писал рассказы: всё – о душе, о душе и – по большому счёту.

–– Иного счёта я для себя и не признаю.

Кто бы в милиции знал, что иногда печатает моя – служебная! – машинка!

Писал поначалу – всё черкал, черкал… Словно бы… Словно бы сцарапывал краску на каком-то секретном штрихкоде… Одному мне должному быть известному.

Но всё выходило: пишу – о ком-то, кто как бы за какой-то стеной…

И один раз, в одну ночь, помню даже – в зимнюю, я стал писать так – так, что лицо моё горело!

От стыда.

За искренность.

В любви.

Я пылал от каждого записанного мною слова.

А прочтёт ли кто – и не думалось.

Само собой разумелось иное: знала о чувстве моём – вся Вселенная!

Даже будто и не замечал, что я теперь его, моё чувство, выражаю в словах.

Тем более, слова эти – словно бы кто мне диктовал.

Так что я просто записывал.

Улыбаясь.

Так вот.

Кто же ещё?..

Иначе не могу и выразить.

Бог! – Лишь Бог знал все мои тайные мысли и чувства и видел мои пробные старания. Он же, в одобрение, и творил во мне все мои подвиги – к искренности абсолютной.

И – наконец.

Бог сказал мне:

–– Ты не будешь писать уголовные дела, ты будешь писать книги.

Оттуда и сейчас – постоянное ожидание чего-то на горизонте…

Того неизбывного, что – с пелёнок.

И есть ли состояние (и занятие) в жизни ещё более самостоятельное?!..

Впрочем, слово "писатель"…

–– О тех, каких много…

–– "Признался".

Да. Я ведь и раньше уже записывал – что-то записывал в тетрадь толстую, солидную и – тайную, секретную…

Дневник!

С чего бы тогда уж это-то? – А читал книги: открою лишь классиков – и праздничное во мне настроение!.. Как от музыки.