Жизнь животных в рассказах и картинках по А. Брэму

Немного спустя Коппенфельс застрелил еще одну гориллу. «Я шел, — рассказывает Коппенфельс, — в сопровождении своих носильщиков по узкой лесной тропинке. Вдруг позади меня раздался крик носильщиков: „Берегись, господин: большая горилла!“ Носильщики бросили свою ношу и убежали. Я был ошеломлен этим криком. Только тогда, когда в стороне от меня раздалось глухое рычание, я увидел шагах в пятнадцати приподнимавшуюся огромную темную массу. Это была самая большая горилла, какую я когда-либо видел, и первая, которая не обратилась в бегство. Воспользуйся она моим смущением, и я бы погиб. Я поднял двустволку. Тут грозный рев превратился в лай, всклокоченные на голове волосы у гориллы встали дыбом. Мой страшный противник, казалось, готовился к нападению. Если бы я во-время осторожно удалился, то, я уверен, горилла не напала бы на меня; но не таково было мое намерение. Вполне овладев собой, я спокойно и уверенно прицелился ей в сердце. Раздался выстрел; животное подскочило и, завертевшись на месте, упало лицом вниз, раскинув руки. Падая, горилла ухватилась за лиану толщиной в 5 сантиметров, и сила этой обезьяны была до того велика, что она сорвала не только лиану, но еще несколько сухих и зеленых сучьев. Весила горилла по крайней мере 200 килограммов; ее тело было длиной в 1,9 метра».

Попытки перевезти в Европу молодых горилл очень долго не удавались: животные умирали по дороге. В семидесятых годах прошлого столетия доктору Фалькенштейну, долго жившему в Африке, удалось привезти в Берлин и поместить в Берлинский зоологический парк молодую гориллу.

«Однажды, — рассказывает Фалькенштейн, — я, войдя в магазин португальца Лаурентино, увидел привязанную к большим весам молодую гориллу. Это был молодой самец. Он имел довольно жалкий вид. До сих пор он почти не дотрагивался до лесных плодов, которые ему предлагали. Негр, застреливший гориллу-мать, несколько дней назад привез его из внутренней части страны. Лаурентино, от имени всех своих соотечественников, которых я лечил, просил меня принять обезьяну в подарок.

Когда я пришел домой, первой моей заботой было достать лесные плоды и приобрести козу. Понятно, с каким напряженным вниманием следил я за попытками гориллы приняться за еду и какое почувствовал облегчение, когда увидел, что она не только с большим удовольствием стала пить молоко, но принялась и за плоды. Довольно долго моя горилла была еще до того слаба, что засыпала во время еды и бóльшую часть дня спала, свернувшись в углу. Мало-помалу она стала привыкать к плодам культурных растений — бананам, гуайавам, апельсинам, манго. По мере того как прибывали ее силы, она чаще присутствовала за нашим столом и начала есть все, что подавалось. Видя, как она постепенно привыкает к разной пище, мы стали надеяться благополучно перевезти ее в Европу.

Говорят, что даже молодые гориллы так дики, что приручить их вряд ли возможно. Однако поведение нашей гориллы доказывало совершенно противоположное. В продолжение нескольких недель она до того привыкла к окружающей обстановке и к людям, что ее пускали бегать на свободе, не боясь, что она убежит. Ни разу горилла не была посажена на цепь или заперта и не нуждалась ни в каком другом надзоре, кроме того, которым окружают маленьких играющих детей. Она была до того беспомощна, что не могла обойтись без человека, и, сознавая это, проявляла удивительную привязанность и доверчивость. Злобных, диких качеств у нее не было и следа. Только изредка она обнаруживала большое упрямство. Свои чувства и желания она выражала различными звуками: своеобразный стон обозначал просьбу, другие звуки — страх и ужас. В редких случаях слышалось недовольное ворчание. Иногда наша горилла, очевидно от избытка удовольствия, поднималась на задние лапы и принималась колотить себя в грудь кулаками.

Часто свое веселье она выражала, как человек, — хлопаньем в ладоши. Этому ее не учили. Подчас, кувыркаясь, шатаясь из стороны в сторону и кружась на одном месте, она исполняла такие дикие танцы, что мы не на шутку опасались, не напилась ли она каким-нибудь образом допьяна. Но ее опьяняло только удовольствие, оно одно заставляло ее испытывать свои силы в самых отчаянных прыжках.