Жизнь

Макабеа, спотыкаясь, вышла из дома гадалки и остановилась в темном переулке. Уже смеркалось. Наступил час сумерек — ничейный час. Но затуманенному взору Макабеи эти финальные минуты уходящего дня показались пятном крови и золота, почти черного. Ее поглотило богатство красок, которое, несмотря на первую гримасу ночи, было, да, да, да, пышным и глубоким. Оглушенная, плохо соображая, где находится, Макабеа стала переходить улицу. Ее жизнь изменилась, и изменилась благодаря словам. Еще со времен Моисея известно, что слово — божественно. Макабеа почувствовала, что стала другой. Она была беременна будущим. И чувствовала в себе надежду, такую огромную, каким никогда не было ее отчаяние. Она уже не была сама собой, это, конечно, потеря, но она нашла больше, чем потеряла. Если раньше она была приговорена к смерти, то гадалка вынесла ей новый приговор: жить. Вдруг всего стало так много, и все это принадлежало ей, что хотелось плакать. Но Макабеа не заплакала: ее глаза сверкали, как умирающее солнце. В тот самый миг, когда она ступила с тротуара на мостовую, чтобы перейти улицу, Судьба (взрыв) шепнула ей горячо и напористо: сейчас, уже, пришел твой час!

И тут из-за угла вылетел огромный, как океанский лайнер, желтый мерседес и сбил ее с ног — и в тот самый миг, словно в ответ, в каком-то уголке земного шара, взвился на дыбы и заржал конь.

Падая, Макабеа успела заметить, что предсказания мадам Карлоты стали сбываться: автомобиль был очень шикарный.

«Это ничего, что я упала, — думала Макабеа, — ничего серьезного не случилось». Она ударилась головой об асфальт и осталась лежать, повернув спокойное лицо к сточной канаве. Из головы бежала струйка крови, неожиданно красной и обильной. Вот что мне хотелось бы сказать: Макабеа была из породы стойких, породы редкой, но способной к выживанию, которая когда-нибудь отстоит свое право на крик.

(Я еще мог бы вернуться на несколько минут назад и начать новый, радостный рассказ о Макабее с той минуты, когда она стоит на тротуаре — но это не в моей власти. Я уже далеко и не могу вернуться. Хорошо еще, что я не говорил и не собираюсь говорить о смерти, а только о несчастном случае).

Она лежала, беззащитная, посреди улицы, может быть, отдыхая от переживаний, и видела в сточной канаве редкие побеги травы, такие зеленые, как цвет самой юной людской надежды.»Сегодня, — думала Макабеа, сегодня первый день моей жизни, сегодня я родилась».

(Истина — дело интимное и необъяснимое. Истина непостижима. Значит, она не существует? Нет, для людей она не существует).

Но вернемся к траве. Для такой незначительной личности как Макабеа все многообразие природы представляла трава в сточной канаве — если бы ей было дано безбрежное море и горные вершины, ее душа, еще более девственная, чем ее тело, сошла бы с ума и взорвала тело: руки туда, кишки сюда, голова, пустая и круглая, катится к ее ногам — как у воскового манекена.

Внезапно она обратила внимание на саму себя. Не было ли то, что случилось, глухим землетрясением, которое ушло в расщелины земли Алагоаса? Она рассматривала, только для того, чтобы чем-то занять глаза, траву. Траву великого города Рио-де-Жанейро. Случайную, чужеродную. Кто знает, может быть, Макабее приходило в голову, что она тоже чужеродный элемент в этом неприступном городе. Ей были уготованы Судьбой темный переулок и сточная канава. Страдала ли она? Думаю, да. Как курица с недорезанным горлом, которая носится по двору, истекая кровью. Только курица бежит (если можно убежать от боли) с ужасным кудахтаньем, а Макабеа боролась молча.

Я сделаю все возможное, чтобы Макабеа не умерла. Но как хочется усыпить ее, и самому лечь спать.

В это время потихоньку начало моросить. Олимпико был прав: она просто притягивала дождь. Тонкие струйки ледяной воды падали ей на лицо, платье постепенно набухло, причиняя неудобства.

Я спрашиваю: неужели вся история этого мира — только цепь несчастий?

Какие-то люди неизвестно откуда появились в переулке и столпились вокруг Макабеи, ничего не предпринимая, не пытаясь помочь ей. Впрочем, люди и раньше ничего не делали для нее, а теперь, по крайней мере, они ее заметили, и это давало ей ощущение реальности. (Но кто я такой, чтобы судить виновных? Хуже, мне приходится их прощать. Нужно дойти до какой-то нулевой отметки, когда становится все равно, любит или не любит нас преступник, который нас убивает. Но я не уверен в себе самом: мне нужно спросить, хоть и не знаю кого, должен ли я сам любить того, кто зверски меня убивает, и спросить, кто из вас меня убивает. И моя жизнь, которая сильнее меня, отвечает, что я должен мстить и должен бороться до последнего вздоха, даже если нет больше надежды. Что ж: да будет так).

Неужели Макабеа умрет? Откуда я могу знать? И люди, которые собрались там, тоже этого не знали. Хотя какой-то человек, посомневавшись, поставил рядом с ее телом свечку. Роскошное яркое пламя, казалось, пело осанну.