Жизненный путь Христиана Раковского

Лишь почти через семь с половиной месяцев со времени ареста узник вновь согласился дать показания. Цинично и малограмотно следователь записал: «Не давал показания (не сознавался) по политическим мотивам и малодушию».[1511]

Есть свидетельство, что Раковский стал вновь давать «признательные» показания лишь после того, как ему показали арестованную внучатую племянницу Лиляну Гевренову, пригрозив, видимо, ее уничтожить или же, наоборот, освободить при «лояльности» подследственного.

Как мы знаем, Лиляна приехала из Болгарии к Раковским для учебы в Москве. Но в январе 1937 г. ей было отказано в продлении визы на жительство (документа, который заменял для иностранцев паспорт). В связи с этим она должна была выехать на родину, но на границе, в Тирасполе, была арестована, доставлена в Москву, где начались ее хождения по мукам – допросы и издевательства в НКВД. Девушку заставляли признать, что она была связной своего дяди с заграницей, что она болгарская шпионка. Однажды, в августе 1937 г. (обратим внимание на эту дату!) в Бутырской тюрьме ее долго без всякой видимой цели водили по коридорам и другим помещениям. Когда она рассказала об этом более опытной соседке по камере, та воскликнула: «Тебя показывали Христиану Георгиевичу, и теперь будут давить на него, чтобы он признал то, что они хотят!»[1512]

4 сентября, в значительной степени сломленный, но сохранивший трезвый ум, Раковский вновь написал заявление Ежову, опять проникнутое «двоемыслием» и внутренней противоречивостью, рассчитанными на то, чтобы его показания легко могли быть сочтены недостоверными: «В момент, когда Советская родина может оказаться перед всякого рода международными осложнениями, я считаю вдвойне своим долгом и как бывшего члена коммунистической партии, и как гражданина социалистического отечества рассказать чистосердечно, полностью и целиком все, что мною было совершено».[1513]

Этот политический контекст, по существу дела, сводил на нет все дальнейшие признания. Они последовали 8 сентября, в виде показаний, написанных в камере Лефортовской тюрьмы. Вслед за этим новые «признательные показания» были написаны 9, 10, 14, 16, 17 сентября, 9, 10, 12 октября.[1514] Теперь шла речь не об участии в троцкистской террористической деятельности, а о шпионаже, что в рамках официальных представлений того времени было куда более страшным преступлением.

Вначале Раковский «покаялся» в шпионской деятельности в пользу Японии: он подписал показание, что был завербован в Токио ни более ни менее как председателем японского Красного Креста принцем Токугавой, а во второй раз – стал шпионом в пользу британской Интеллиджент сервис, которой был якобы завербован еще в конце 1924 г., будучи полномочным представителем СССР в Великобритании.

Анализ показаний Х. Г. Раковского на следствии, а затем на суде по поводу его «шпионской деятельности» показывает, что, подтверждая нелепости, он сам запутывал следователей и судей, разыгрывал роль в театре абсурда, чтобы общественность могла понять действительный смысл его показаний, вырванных насильно. Однако это на самом деле был «театр Сталина», который, согласно имеющимся свидетельствам, лично наблюдал судебный спектакль из специальной ложи за занавесом,[1515] и показания воспринимались, по крайней мере внешне, вполне серьезно.

22 сентября следователи провели очную ставку Раковского с бывшим полпредом СССР в Японии, в прошлом единомышленником Константином Константиновичем Юреневым. Юренев не смог узнать Раковского. На вопрос следователя «Вы знаете друг друга?» Юренев ответил: «Раковский, я не узнал вас, а вообще знаю очень давно». Раковский же произнес реплики в духе тех иносказаний, которые были характерны для его показаний на предыдущих допросах. Протокол очной ставки передает их так: «Вы меня не узнали. Тюремный режим имеет одно свойство, что режим питания умеренный, пребывать в весе не дают. Это действовало на мою болезнь, но потом мне стали давать некоторые льготы в смысле продуктов, но я не из-за этого сознался… Я в конце концов понял, что нужно разоблачить себя, чтобы разоблачить Троцкого и чтобы дать возможность партии укрепить тыл и против внутренних реставраторов и против внешней агрессии».[1516]

Обратим внимание на то, что, во-первых, Раковский дал понять, что он подвергался жестокому обращению и что его режим улучшился только тогда, когда он стал давать «признательные» показания, а во-вторых, он счел необходимым подчеркнуть политический мотив своих показаний, который, как мы уже отмечали, по существу дела, полностью их перечеркивал.

Сами показания на следствии, а затем на суде показывают, что, подтверждая нелепости, Раковский продолжал запутывать следствие и судей, разыгрывал роль в театре абсурда, чтобы общественность, по крайней мере в будущем, могла понять нелепый смысл его показаний, вырванных насильно.