Жизненный путь Христиана Раковского

Четырьмя главными обвиняемыми были Н. И. Бухарин, считавшийся крупнейшим большевистским теоретиком, идеологом и журналистом, «любимцем партии», по словам Ленина; А. И. Рыков – ранее председатель Совнаркома СССР; Н. Н. Крестинский – полпред в Германии, а затем первый заместитель наркома иностранных дел; Х. Г. Раковский, которого венгерские историки Л. Белади и Т. Краус, авторы очерка о Сталине, называют в главе о судебных процессах и репрессиях в СССР легендарным большевиком.[1538]

Кроме того, к суду были привлечены несколько наркомов и руководителей промышленности, некоторые хозяйственники и администраторы среднего уровня, три крупных медика.[1539]

Среди подсудимых выделялась зловещая фигура Г. Г. Ягоды, бывшего главы ОГПУ, а затем наркома внутренних дел, позже замененного Ежовым и ставшего наркомом связи (этот пост он занимал вместо уволенного Рыкова), наконец, «отрешенного» от этой должности, как говорилось в официальном сообщении, с передачей его дела следственным органам.[1540]

Как и предыдущие политические процессы 1936–1937 гг., этот суд был построен по методу «амальгамы» (выражение Л. Д. Троцкого), когда в одном процессе объединялись дела, люди, не имевшие в действительности никакой связи между собой.

Х. Г. Раковский был в зале суда почти неузнаваем, констатировал французский журналист Ж. Люсиани (П. Берлан), ранее с ним многократно встречавшийся.[1541]

Раковскому было предъявлено обвинение в том, что он, будучи одним из ближайших и особенно доверенных людей Троцкого, являлся агентом британской Интеллиджент сервис с 1924 г. (то есть стал им, будучи полномочным представителем СССР в Великобритании!) и японской разведки с 1934 г. (то есть стал им, находясь в Японии в качестве руководителя советской делегации Красного Креста!). В обвинительном заключении утверждалось, что «троцкисты» пытались использовать его поездку в Японию летом 1934 г. (это был один из ляпсусов неряшливого следствия – поездка состоялась в октябре 1934 г., но Х. Г. Раковский исправления не внес; ведь чем больше нелепостей возникало во время следствия и процесса, тем легче было бы в будущем уличить его организаторов во лжи). Он якобы получил указание от Г. Л. Пятакова – попытаться во время этой поездки установить контакт с японским правительством и это указание выполнил, согласившись на передачу Японии данных о состоянии колхозов, железных дорог, шахт и промышленных предприятий, главным образом в восточной части СССР, и получив коды и клички агентов для передачи информации.

В результате многомесячных издевательств Раковского вынудили подписать протокол, в котором, как уже упоминалось, содержалось утверждение, что он был завербован в Японии «одним из крупнейших плутократов». Хотя в самом протоколе в качестве такового был назван принц Токугава, в оглашенном на суде варианте, как и во всех других аналогичных случаях, ни одна фамилия зарубежного деятеля не называлась, так как при любом таком упоминании инсинуацию легко можно было бы разоблачить и это вызвало бы немалый международный скандал. Раковского также заставили подписать приписанное ему заявление, что Троцкий был агентом Интеллиджент сервис с конца 1936 г.[1542]

Обвинения по адресу Х. Г. Раковского, как и других подсудимых, полностью соответствовали той схеме, которая была вскрыта Л. Д. Троцким: «Чем чудовищнее обвинение – тем лучше. Политика Сталина, – говорит критик, – нарушает интересы народа. Сталин отвечает: мой противник – наемный агент фашизма. Люди ошарашены, но не допускают возможности такой чудовищной лжи. Этот прием, на котором построены московские процессы, мог бы быть смело увековечен в учебниках психологии как “рефлекс Сталина”».[1543]

Анализ поведения Х. Г. Раковского на суде на основе официально изданной стенограммы можно проверить лишь в том случае, если полагать ее подлинной, по крайней мере, в основном, если исключить возможность ее прямого подлога. На то, что подлог имел место, намекает К. Икрамов, сын одного из подсудимых Акмаля Икрамова, ставший позже известным писателем. Он так описывает свои впечатления от знакомства со стенограммой: «Потом я привык к лексикону подсудимых, если это только действительно их лексикон. Очень уж все однообразно звучало в устах болгарина Раковского, русского интеллигента Бухарина, узбека Икрамова, еврея Зеленского, белоруса Шранговича и других».[1544] И далее по поводу все тех же показаний на допросах, но уже более определенно: «Где достигнуто это дьявольское смешение правды с ложью? Во время пыток перед судом? Бесспорно. Но было ли это смешение на самом процессе? Или стенограмма “дополнена и исправлена” после суда? Видимо, так. Среди редакторов явно были люди с литературными задатками. У некоторых они даже осуществились. Популярностью пользуются у нас произведения одного из следователей по этим делам Льва Шейнина».[1545]

По поводу этих сомнений можно высказать следующие соображения.