Жизнеописание Льва

Для Кати я делаю оладушки с яблоками, благо яблок полон сад (луной был полон сад). Расчистил стол: книги, толстые нитки с цыганскими иголками, засохшие корки, дырявый носок. Катя рассматривает альбом Клода Монэ, ничего. Носок был почти чистый.

Мы едим и беседуем о недавних симфониях Шнитке в Большом зале, ценах на квартиры, погоде на завтра, армянах, купивших заброшенную дачу, на которой когда-то поймали рецидивиста, — теперь там стоит двухэтажный каменный дом, нам не нравится. О том, как было раньше и как никогда не будет теперь.

Осенняя песня, покой. Провожаю Катю на их дачу. Мало ли, вдруг там кто-то, и уже темно. Мы идем прямиком через другой пролом в заборе, между нашими дачами. Я по-стариковски бормочу Кате в спину, что да, теперь все по-другому, нас, бывших, почти не осталось, всё нувориши, место престижное, земля дорогая, Вадим с Рассказовской продал… Она меня не слушает. Безусловно. Мы приходим к двери, она включает фонарь над крыльцом. В его свете виден слабый парок нашего дыхания. Наших дыханий. Я не ухожу, но Катю это не раздражает, милая Катя. Она даже мне улыбается. По-видимому, ей все равно, с кем кокетничать, это правильно, актер должен вовлекать в любовь к себе. Она отпирает, мы идем на кухню, включаем свет, я исследую дачу и кричу Кате из дальних комнат, что Вадим с Рассказовской продал участок за восемьдесят тысяч долларов, и ведь купили, с ума сойти, откуда у людей такие деньги.

Потом ухожу. Катя стоит на крыльце. Я мелькаю среди яблонь, издалека освещаемый фонарем, теряюсь в ряби их веток и исчезаю на своем участке, где в глубине темных комнат мерцает синий экран. Мама, наверное, ждет, чтобы я включил свет.

Теперь Катя остается одна. Сын Джулии Ламберт боялся, что наедине с собой Джулия перестает существовать, но я думаю, что в уединении можно дать себе-актеру еще бульшую волю. Насладиться: снимать и одновременно смотреть фильм «читаю», «мою посуду», «ложусь спать». А вот что происходит во сне, вот что.

Солнце золотит верхушки дерев. Вер-хуш-ки де-рев.

Почти все диктанты в школе содержат эту фразу.

Осеннее солнце золотит верхушки дерев, заливает негреющим теплом крыши домов, приникает к асфальту. Все видно с дополнительной отчетливостью. Вот они, эти дома, старые дома. Старые дома, трехэтажные, пыльные. На Бакунинской почему-то много пыльных домов, я замечал. К сожалению, я не знаю, в тридцать каком доме музей. Последовательно вхожу в каждый подъезд и поднимаюсь по лестницам. Сырые, акустически прекрасные подъезды. Первый этаж, второй этаж, третий этаж. Не здесь. Первый этаж, второй этаж, третий этаж. Первый этаж, второй этаж. «Музей-квартира К.А. Сызранцева». Мы с дверью друг перед другом, противостояние. Наверное, теперь можно и уйти.

Дверь мне открывает невысокий плотный мужчина. Залысины, смотрит исподлобья, похож на Грибова. Я так хорошо знаю старых актеров МХАТа, потому что мама их любит.

— Простите, — говорю я. Подкартавливая. Грассируя. — Здравствуйте. Я в музей, можно?

Он смотрит удивленно. Молчит.

— Ведь здесь музей Сызранцева? — уточняю я. Грассируя.

— Мы… уже закрылись, — говорит он.

Из глубины квартиры слышна скрипка (то флейта слышится, то будто фортепьяно).

— А когда можно прийти?

Он опять молчит.

Сзади образуется женщина, примерно моя ровесница, темные короткие волосы, вздернутый нос, вытирает руки полотенцем.

— В музей, — не оборачиваясь, говорит Грибов.

— Фима! — кричат из глубины пронзительным старческим голосом. — Фиииима!

Тонкое «ииииии» сверлит воздух. Грибов с досадой морщится. Скрипичные арпеджио забираются вверх, срываются. У скрипача проблемы с интонацией. Как жалко, что я сегодня не попаду в музей, надо было прийти раньше. Баба Клава попросила съездить на рынок.

— Я могу прийти завтра. Когда мне прийти завтра?

— В двенадцать, — говорит Грибов.

— В час, — говорит женщина.

Он оборачивается на нее, она поднимает брови.

— В час, — говорит Грибов.

— Спасибо.

Довольно странно, что тут люди, и много. Музей-квартира. Квартиры больше, чем музея. Завтра в час.

Сызранцев сидит, опираясь

Воронежский государственный университет историко-филологический факуль

Дорогой Сергей спасибо что не забываешь я

женщина в беретке, полные губы

Государственной безопасности на производство ареста и обыска

при коих в Верхнем Мамоне по ведомости на 1798 год значится приходских мужеска 1368, а женска

Воронежское областное книго

белая рубашка заправлена в брюки, слегка мешковатые; рукава подвернуты