25 марта Булгаковы были «на концерте вагнеровском в Большом зале Консерватории. Дирижировал Сенкар, пел Рейзен (Вотана – прощание и заклинание огня). Сенкар нам понравился, он чувствует Вагнера. Оркестр мал, человек 80, не больше. Рейзен поет очень дурно, хотя голос у него очень сильный. Хорошо он спел только последнюю фразу заклинания. Сидели мы в 6-м ряду. Я была в черном платье с разрезом на спине, что вызывало большое внимание. Одна дама злобно сказала: „Ненавижу такие вещи!“»
«То тепло и слякотно, то вьюга», – записывала Елена Сергеевна в тот же день, 26 марта 1935 года; она заносила в дневник и размышления над поведением зачастившего к ним молодого актера: «…явился сегодня без звонка часа в три. Очень я к нему присматриваюсь – что за фигура. Не могу разобрать. Вопросы задает без конца. Разговор ведет на точно такие же темы и в той же манере, как и Кантор., и Жуховицкий. Сегодня, кстати, Ж. звонил и рассказывал, что в одном американском журнале Вельс написал статью о советском театре. Там он говорит, по словам Ж., что советский театр, оставив агитацию, перешел на другие рельсы. Во-первых, появилась советская комедия, верней, фарс, во-вторых, ставят классиков и, в-третьих, есть Михаил Булгаков. Если бы таких драматургов было несколько, можно было бы сказать, что существует советская драма».
В тот же день Булгаков вернулся к пьесе о Пушкине, продиктовав жене 9-ю картину.
29 марта. «В Москве – лорд Иден, хранитель печати. В „Известиях“ был его портрет – он еще сравнительно молодой человек – 38 лет».
В 1950-е годы, редактируя дневник, Елена Сергеевна приписала – по памяти: «М. А. безумно смешно показывает, что это такое – „хранитель печати“, как он ее прячет в карман, как, оглянувшись по сторонам, вынимает, торопливо пришлепывает и тут же прячет. 〈…〉…принесли конверт из американского посольства с приглаш[ением] Миши и меня на 23 апр[еля]»; в приглашении было указано – «фрак или черный пиджак. Буду шить Мише черный костюм, у него нет. Это интересно побывать!»
30 апреля Булгаков пишет врачу С. М. Бергу, у которого лечился последнее время гипнозом: «Коротко говоря, я чувствую себя очень хорошо. Вы сделали так, что проклятый страх не мучит меня. Он далек и глух».
В тот же день Елена Сергеевна записала: «Сегодня с Мишей пошли к портному. Потом в торгсин за материалом для костюма и др. вещами. Материю купили очень хорошую, приказчик уверяет, что английская, спец[иально] для фрака и смокинга, но страшно дорого – 25 руб. золотом отрез. Потом купили черные туфли Мише для этого же костюма. Крахмальных сорочек не было».
5 апреля Булгаков читает в доме Вересаева две последние картины «Пушкина», написанные вчерне.
7 апреля. «Ходили с Мишей днем за книжками в Кубу – переплетную мастерскую на Пречистенке. Купила ему переписку Чайков[ского] и матер[иалы] Дост[оевского] (по-видимому, сб. «Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования», вышедший в 1935 году. –
Обедала Ахматова. Она приехала хлопотать за какую-то свою знакомую, которую выслали из Ленинграда».
В этот же день Елена Сергеевна звонит в «Красную новь», и редактор «очень любезно сообщил, что 10 или 12-го будет решен вопрос о печатании биографии „Мольера“ в их журнале. Миша сказал: „Больше никогда в жизни ты его не услышишь и не увидишь“» (таких предсказаний было немало, он имел к ним вкус – и замечательно, что не только по устным рассказам Елены Сергеевны, но и по дневнику ее можно видеть, что значительная их часть сбывалась, – так рукопись «Мольера» «без всякого сопроводительного письма» возвращена из «Красной нови» 26 апреля 1935 года – после телеграммы Елены Сергеевны). В тот же день Елена Сергеевна – вновь и вновь – фиксирует все, относящееся к театральной судьбе «Мольера»: «У Станиславского в Леонтьевском идут репетиции „Мольера“, изводя Мишу вконец. Вместо того чтобы репетировать сцены пьесы, – занимается (Станиславский. –