Жизнеописание Степана Александровича Лососинова (СИ)

— Недобрый. Разве можно так врываться?

— Я почему-то думал, что ваша спальня дальше, а потому и не постучался. Что с вами?

— Страшные боли в животе… Мне необходима грелка, а Степан Александрович возится с самоваром. Прислуга разбежалась по собраниям.

— Нина Петровна, разрешите все же поцеловать вам ручку.

И Пантюша взял протянутую ему из-под одеяла душистую ручку.

— Какие у вас горячие руки, — вскричала Нина Петровна.

— Это мое свойство… Они могут вполне заменить грелку.

— Не смейте так говорить! Нехороший, нехороший…

— Скажите, Нина Петровна, у вас боли здесь?

— Здесь.

— Ну так вам нужен легкий массаж… я ведь когда-то готовился в медики…

— Врете?

— Ну, вот… я никогда не вру… Я прошел даже курсы пассивного норвежского массажа…

— Правда?.. А то меня все обманывают…

Но Пантюша уже разглаживал атласную кожу Нины Петровны.

— В самом деле мне уже лучше, — говорила она, — но вы правда медик?

— Вы же видите.

— Куда? Куда? Здесь у меня не болит.

— Сегодня не болит, заболит завтра…

Но внезапно раздавшиеся шаги прервали куре лечения. Пантюша стремительно отскочил в амбразуру окна, а Нина Петровна натянула до подбородка съехавшее было на пол одеяло.

Степан Александрович вошел не один, а с некоей госпожой Толстиной, дамой, не способной молчать ни при каких обстоятельствах.

Вошедшие не заметили Пантюшу.

— Душечка, — кричала Толстина, — вы знаете какой ужас? У Анны Дмитриевны повар оказался большевик и держит в кухне пулемет… На бедняжке Анне Дмитриевне лица нет… За одни сутки cette belle femme, parce qu’elle est vraiment belle [17], превратилась в мощи… И прогнать нельзя, он лидер. Но вы больны? Что с вами? Чем вам помочь?..

— Воды нет горячей, — мрачно заметил Степан Александрович. В это время, обернувшись, он увидал своего друга.

— А, ты здесь? — произнес он с удивлением, но без особой радости.

— У меня уже все прошло, — заметила Нина Петровна, пока Пантюша целовал Толстиной руку.

— Не верьте! Не верьте этим внезапным улучшениям. Помните, как бедный Семен Павлович за пять минут до смерти почувствовал себя настолько хорошо, что по телефону вызвал цыган. В результате цыгане попали на панихиду. Но вы лежите дома? Без мужа?

17 Эта прекрасная женщина, а она действительно прекрасная (фр.)

— Нина Петровна сделала мне честь экстренно вызвать меня, — сказал Лососинов смущенно.

— Но вы разве врач?

— Мы все на фронте стали немного врачами.

— А в халате теперь ведь можно ходить по улицам, — глуповато заметил Соврищев, — тебя могли принять за бухара, за хи… хи… хивинца… вообще национальное меньшинство.

— Да, я так торопился, что не успел переодеться, — побагровев, произнес Степан Александрович и, закашлявшись, вышел из комнаты. Пантюшка последовал за ним.

— Терпеть не могу этой дуры, — пробормотал Степан Александрович, разумея Толстину. — А тебя что принесло?

Пантюша Соврищев дерзко посмотрел на него.

— Я приехал за тобой, Лососинов, — сказал он, — твое поведение мне не нравится.

Степан Александрович вздрогнул и нахмурился.

— То есть? — глупо спросил он.

— Смотри, во что ты превратился, — нахально продолжал Пантюша, — я сам, голубчик, люблю женщин, но нельзя же ради них пренебрегать общественным долгом. Я лично дал себе слово не прикасаться руками ни к одной женщине, пока династия не будет восстановлена.

Степан Александрович даже весь задрожал от негодования.

— Ты будешь читать мне нотации! — презрительно сказал он.

— Да, я! Поскольку я сейчас укрепляю российский трон, а ты только…

И Соврищев неприлично обозначил основное занятие Степана Александровича.

— Я прошу тебя не вторгаться в мою личную жизнь.

— Я не вторгаюсь, а говорю… Посмотри на себя в зеркало, на кого ты похож? Не то Фамусов какой-то, не то Аксаков. Российский император в плену у хамов, а ты…

— Дурак! Я, может быть, больше тебя страдаю…

— Докажи на деле.

— И докажу…

Пантюша дерзко хихикнул.

— В этом халате? Ну, прощай, меня ждут мои единомышленники. Я хотел тебя привлечь, но если тебе важнее баба…

— Идиот! Воображаю, что это за компания.

— Во всяком случае, самоваров мы не ставим для дамских животов. Прощай!

— Подожди, в чем дело…

— Поедем, увидишь.

— Сейчас… я переоденусь… Хотя я уверен, что от тебя нельзя ждать ничего путного.

Пантюша ничего не ответил, но молча отогнул обшлаг пиджака.

Там был вышит крошечный двуглавый орел, но не общипанный, а как следует: орел с короной, державой и скипетром.

Степан Александрович побледнел от зависти, но нашел в себе силы недоверчиво усмехнуться. Затем он пошел одеваться.

*

На улицах было уже темно. Откуда-то доносились звуки Марсельезы и глухой грохот грузовиков, летящих во весь опор. Какая-то женщина пела во мраке:

Он бесстыдник, он срамник.

Все целует в личико,

Мой любезный большевик,

А я меньшевичка.

Степана Александровича слегка мучила совесть, ибо он ушел, ничего не сказав Нине Петровне, — она бы его не отпустила, боясь пролетариата. Правда, он сильно рассчитывал, что Толстина просидит еще часа три.

Они шли по темным переулкам между Арбатом и Пречистенкой. Внезапно Соврищев остановился и, вынув из кармана большие синие очки, как у слепых, сказал:

— Надень!

— Какого черта?