Жизнеописание Степана Александровича Лососинова (СИ)

Через час они уже стояли в телячьем вагоне, ныне приобретшем права пассажирского, и слушали удивительный разговор других пассажиров, сплошь состоявший из одногр излюбленного российского ругательства, повторяемого то с бесшабашной жизнерадостностью, то с глубокой грустью, то с философическим глубокомыслием.

Степан Александрович ехал, погруженный в глубокую задумчивость. «Злится, что я у Нины Петровны брошку перехватил, — думал Соврищев, — черт с ним, не зевай в другой раз».

Но Пантюша ошибся. Он не знал, он не мог понять микроскопическим своим мыслительным аппаратом, что в душе Степана Александровича происходил душевный переворот, столь же великий, как переворот Октябрьский. И когда поезд доплелся наконец до Курского вокзала, то в потоке матерщины на перрон вылетел из телятника не прежний Степан Александрович Лососинов. Прощаясь, он не подал Пантюше руку. Идя по глубокому снегу на родную Пречистенку, встретил он отряд людей в серых шинелях, громко певших: «Вставай, проклятьем заклейменный» — и вдруг почувствовал, что на спине у него выросли крылья.

— Не будь на мне ботиков, — говорил он впоследствии, — я бы, наверное, улетел в тот миг в счастливое царство грядущего. Мое сердце забилось вдруг, так сказать, в унисон с сердцем Советского правительства, и я понял вдруг, какое в этом великое заключается счастье!

В этот вечер старушка М-м Лососинова сидела, по обыкновению, в своей комнате, а перед ней стояла на столе кубышка с сахаром, и она размышляла, куда бы убрать эту кубышку, чтобы ее не могли найти при обыске.

Степан Александрович вошел в комнату бодро и торжественно.

— Мама, — сказал он, — вы человек старый и отсталый в духовном отношении, я же человек молодой, живой, мне принадлежит будущее.

«Жениться хочет, — задрожав от радости, подумала госпожа Лососинова, — лишь бы не на какой-нибудь финтифлюшке».

— Я знаю ваше отношение к партии, вы, конечно, будете возражать, бранить меня.

— Да что ты, Степа, — перебила старушка, — если хорошая партия, за что же я бранить буду. Девица?

— Какая девица?

— Ну, невеста твоя — девица?

Степан Александрович нахмурился было, но слишком радостно было у него на душе и злиться не хотелось.

— Да, мама, — вскричал он, — это могучая девица, от поступи которой дрожит земля и рушатся темницы!

«Наверное, Соня Почкина, — подумала госпожа Лососинова, — она верно: когда ходит, весь дом дрожит».

— Она умеет быть ласковой и доброй, умеет погладить по голове мягкою как бархат рукою.

«Или Таня Щипцова», — подумала госпожа Лососинова.

— Но она умеет мгновенно превращаться в львицу и, оскалив зубы, готова вцепиться в горло всякому непокорному.

«Господи, на Мане Ножницыной хочет, на злючке этой».

— Да как же ее зовут? — не в силах больше терпеть, спросила старушка.

— Ее зовут… — произнес Степан Александрович, — пролетарская революция!

Глава 4

Судьба-индейка

У нас имеется черновик любопытного документа. Вот он:

В народный Комиссариат по Просвещению

от гражданина Степана Александровича

Лососинова

ЗАЯВЛЕНИЕ

Октябрьская революция есть событие беспримерной важности, оценить которое по достоинству вполне смогут лишь наши далекие потомки. Мы — современники — подобны песчинкам или окуркам, крутящимся в ее вихре, но если песчинки и окурки лежат бессмысленно, не зная, как и что, то дело нас, сознательных граждан, если не понять на самом деле, то хотя бы попытаться понять происходящее. Наше дело закрепить всеми возможными способами завоевание революции — оружием, словом печатным и непечатным. Что есть агитация? — Агитация есть воздействие на массы, и чем проще агитация, тем она действеннее, отсюда необходимость в революционной песне, в революционной частушке, в революционной шутке, но это не все. Если прислушаться к живой народной речи, то прежде всего нас поразит необыкновенное обилие всякой брани с уклоном в непристойность, иногда поистине художественную. Замечено, что интенсивность брани возросла после революции, что и естественно, ибо революция обострила чувства, обострила и их выражения. Недаром в народе слово «выражаться» равнозначаще слову «ругаться». Но печально, что, увеличившись количественно, народная брань не изменилась качественно, и крайне огорчителен тот факт, что товарищи красные комиссары ругаются совершенно так же, как ругались в старину кровожадные урядники и становые. А между тем, если бросить в массы новые, так сказать, революционные ругательства, брань могла бы стать могучим орудием пропаганды.

Для легкости усвоения можно было бы построить их по формуле старых. Например, вместо «Едят тебя мухи с комарами» предлагают «Едят тебя эсеры с меньшевиками». Например, вместо «собачий сын» — «помещичий сын» и т. п.

Для того чтобы придать всему этому начинанию характер планомерный и научный, предлагаю основать Государственный институт брани (Гиб), куда привлечь виднейших знатоков словесности, партийных товарищей и представителей от трудящихся масс. Сам я с удовольствием отдал бы все свои силы на организацию такого учреждения.

Степан Лососинов.