Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

— Я вернусь, — умолял я, не задумываясь над тем, что она хотела сказать, говоря о моей лживости. — Прошу тебя, неужели это все? Я так не хочу. — Я был искренен, потому что мне было хорошо, давно мне не было так хорошо с женщиной, я любил Савию, хотя и знал, что ненадолго, торопливой и проходящей нежностью.

Наконец Савия успокоилась, и я вышел, шагая прямо и не оглядываясь. Куда делась моя всегдашняя настороженность? Я был отчаянно смел — еще ощущал на кончике языка поцелуй женщины.

Перейдя через рельсы, я побежал по краю обрыва. Успею ли спуститься к своим торговцам прежде, чем пройдет поезд? Я был так возбужден, так дерзок, что совсем не думал о Бобошо и о том, что они, должно быть искали меня весь вечер, решив, что я сбежал. Сабаха всего перекосило, наверное, от подозрений.

Сейчас я удивлю их, показавшись откуда–то сверху как существо с головой коршуна, туловищем льва и хвостом рыбы, рассыпая под светом луны серебро своей гривы, — таким, должно быть, мерещился нашим предкам горделивый удачник, вышедший из юрты на песчаный простор и оставивший лежать за войлочными стенами побежденную женщину.

Но ведь торговцы без воображения, разве оценят эту картину, это таинственное появление, только Бобошо догадается о моих ночных приключениях и по–мужски великодушно похлопает меня по плечу, смеясь. Сладострастный Дауд, криво усмехаясь, начнет выпытывать: кто она?

Удивительно, во мне появилась такая цепкость, как у летучей мыши, я спускался по крутой тропинке, не спотыкаясь и не падая. А ведь днем, когда я смотрел вниз, сделалось так не по себе!

«Ночью в нас пробуждается инстинкт летучей мыши, — подумал я. — Надо сказать это Шайхову, чтобы подразнить его воображение».

Где–то на середине спуска я остановился передохнуть, ухватившись за куст, и вдруг различил, увидел, как они гонят, торопясь, фургоны. Что–то их задержало, вышли позднее вчерашнего, наверное, ждали меня.

Я воодушевился и решил: первым спущусь, и стану, и подниму руку перед мордами их лошадей. Скорее! Это искупит многое, можно солгать и сказать, что я давно прогуливаюсь в лощине, переживая за дело.

— Чудак, — повторит Бобошо и обнимет.

Обо всем этом я думал, спускаясь, когда находил оправдание, меня веселило и взбадривало, но потом весь сжимался от беспокойства, вспоминая слежку Сабаха в рощице… и еще Карахан… Дьявол, совсем забыл о Карахане, ушел, оставив его у постового, и не сказал Бобошо — это мне не простится…

Меня несло, я был и наездником и лошадью и примчался первым, фургоны, чуть скрипя, подошли и стали.

Я смотрел, не оборачиваясь, в сторону железной дороги и чувствовал, как торговцы замешкались, не слезая, наверное, приняли меня за постового. Странно, ведь светло, я например, издали различил все лица, и лицо Карахана — выпустили, значит, допросив… Это они от неожиданности и растерянности, видимо, все торговцы напряжены, перессорились из–за меня. Мне надо этим воспользоваться, я шагнул к фургону Бобошо.

— Это я, Бобошо, — шепнул, — гуляю здесь с вечера, лажу но окрестным холмам…

Услышав мой голос, все спрыгнули на землю, суетясь, но через секунду опять стали мрачными. Несмотря на все запреты Бобошо, двое: Сабах и Карахан — не могли сдержаться и готовы были уничтожить меня прямо здесь — такими они насупленными и злобными подступили.

— Ты не сказал, подонок?! — Карахан повернулся вполоборота, упругий, сделав такой жест, будто собирается ударить меня ногой. Если бы не Бобошо, который, выразительно глянув на него, повертел в руке плеть…

Я отошел, чувствуя легкий озноб, и смотрел не на Карахана, который мог подойти сзади, а на Бобошо, видел, как он вынул часы, глянул с таким выражением: пора! И я сразу услышал шум поезда, легкую суету — каждый занял место возле своей лошади.

Я тоже, как и все, ждал, глядя наверх и не мигая, делал вид, что больше всех волнуюсь, хотя, признаться, мне было наплевать на их товар — там, где проходил сейчас поезд, прислушиваясь к стуку колес, ждала меня Савия.

И должно быть, оттого, что мне стало безразличным все вокруг. Я первый и понял, что случилось, когда поезд ушел. Другие стояли не веря, не понимая, Карахан и Норбай даже побежали вперед, к самому обрыву, и махали руками в отчаянии, хотели подняться наверх, но скользили.

Бобошо был бледен, я впервые видел его таким растерянным, он отвернулся в тот самый момент, когда нервное, пробежав, исказило его лицо до безобразия.

— Выходит, и сегодня не вышло, — прошептал он, следя за тем, как мы, окружившие его, ведем себя. — Значит завтра, третий и последний день. Клянусь вам, мужики… — Наверное, Бобошо понял, что слишком уж жалко оправдывается, выдавая растерянность, потому так резко повернулся и пошел к фургонам, рассуждая трезво и холодно: — Сегодня какой день, Сабах?

— Ты ведь сам сказал: второй, — ответил Сабах нехотя. — Или ты это говоришь для хитрости, как твой…

Он не договорил, наверное, не хотел произносить мое имя даже оскорбляя, — так я был ему ненавистен.