Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Наверное, всюду лежат, притаившись и изменив свою окраску, такие вот камни с внутренним желанием, корни, похожие на куриные лапы, стекла, притворяющиеся каплями, медные шарики, делающие искусно вид, что они монеты и цветы, трепещущие, как бабочки, — все они чем–то похожи на людей, каждый человек обнаружит среди них себе родственного двойника. И не поэтому ли люди, найдя круглый камень с глазами, вешают себе на шею, пропустив через мокрый глаз нитку, монеты зашивают младенцу поверх кармана, а голубые стекла вплетают в косы, чтобы двойник, если человек утомлен и рассеян, болен или крепко уснул, отвел от него беду.

Душан хотел было вернуться и забрать с собой заветный камень, но дед торопил их, потому мальчик лишь запомнил дерево и куст, чтобы завтра найти под ними этого трогательного притворщика.

Удивительно, тетя опять встретила их у ворот, будто все это время, пока братья сидели возле зарослей, с места не сдвинулась, думала: если будет стоять там, где Душан обидел ее нечуткостью, мальчик измучается от стыда и, увидев ее снова возле ворот, вдруг почувствует к ней родственное и нежное, словно его ощущение родственного должно было прийти не только от ее облика…

Невеста, невеста…
Заколдованное место.
Кто с места сойдет,
Жениха не найдет.

Душан испуганно остановился, думая, как же ему теперь быть, если не сумеет он справиться с равнодушием, если пройдет спокойно, как дед и Амон, мимо тети в дом, как смотреть потом на усталую, измученную чем–то тетю и что говорить, и это так его смутило, так повергло, что он подбежал к тете и обнял ее, вдруг почувствовав на ее груди знакомый запах, тот тихий, ни на что не похожий запах, который шел только от людей одной с ним крови — мамы, деда, отца, и мальчику стало так горько от неведомых ему потерь, от тайн, мучивших и омрачавших жизнь взрослых, и так легко от приобщения к родственному, похожего на клятву верности, службы, защиты, — всего этого он не выдержал и заплакал.

Странно ведь, почему он не пережил это чувство родственного, когда обнимал отца или бабушку, почему он ощутил это через тетю, которую видел только раз мельком, почти незнакомую ему, и почему именно здесь и сейчас вдруг открылось ему это сострадание и эта радость ко всему в роду: и к маме, и к неразгаданному деду, и к Амону, и все ведь от прикосновения, к тете, стоящей на «заколдованном своем месте» у ворот. Может быть, черты рода ярче и гуще, чем у всех остальных, были собраны в ней, и вот надо было сюда приехать и, прикоснувшись к тете, будто волшебной палочкой, пробудить дремлющее чувство; чтобы передалось оно потом дальше, к тем, кто был всегда рядом в доме? Не об этом ли говорила бабушка, провожая его:

— Вернись другим, полюби нас на стороне…

Дом деда удивил его своей непохожестью. Ведь думал он, что все внутри дома и сам дом должен быть похожим на их городской, раз живет в доме родственник, — потому деревенский дом не манил мальчика, казался скучным, давно виданным и узнанным, и это его даже радовало, думал, что не надо тратить себя на знакомство с деревенским домом, все его внимание займет дед, которого надо понять и открыть для себя, и тетя, которую надо полюбить.

Но вот он зашел в дом и увидел, что двор его пуст, а сам он белый и низкий, простой и местами даже неряшливый, будто строили его, не заботясь о красоте линий и стен, без еле заметных тонкостей, присущих облику их городского дома, где мраморные стоки под рукомойниками, красные шары вделаны во все углы двора и красный, просвечиваясь, чуть оттеняет серость стен, где двери расположены так, чтобы движением своим менять свет и тень, вместе с тенью виноградных стеблей создающие очарование в те редкие майские вечера, когда дует ветер, идущий от растений, — его называют зеленым ветром.

Глядя на все вокруг, Душан вдруг понял, что такой дом больше всего и подходит к облику деда, выражая его сущность и образ жизни, — в доме две комнаты и обе летние, боковые стены почти полностью открыты, так что комнаты просто и естественно выходят в абрикосовый сад, будто комнаты есть продолжение сада. Сад так разросся, что теснил незаметно и обнимал дом, положив тяжелые ветки с плодами на крыши, а стволами касаясь стен, а местами и входя внутрь стен острыми боками, да так просто и без разрушений, словно был между садом и домом договор — года через два или три деревья должны войти в комнаты и наклониться над кроватью, где решено было уложить Душана.