Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

На голову ей надели род шлема из золота, форма которого напоминала собою птицу с распущенными крыльями, ее руки были покрыты браслетами из ляпис-лазури; в уши ей вдели гигантские золотые кольца, украшенные изумрудами.

Потом ей подали туфли; но все были слишком длинны и широки. Ея крохотная ножка плясала в них не достойных ее туфлях.

– Я пойду босая, – сказала она.

Невольницы раскричались. Но Имбульд велел им молчать. Привыкший жить среди женщин, Имбульд понимал их с полуслова. Родопа из кокетства хотела явиться пред царем с босыми ногами, сохраняя таким образом для него удовольствие надеть на неё туфли. Сверх того здоровье прекрасной фракиянки не могло пострадать от её милого каприза. Гинекей был невдалеке от царских покоев, и галереи, которые вели к ним, были покрыты циновками.

Амазис ожидал Родопу в своей спальне.

Тогда уже как начинала спускаться на землю ночь. Родопа была введена в спальню царя, и, по его приказанию, рабы зажгли лампады, висевшие на золотых цепях между колоннами и задернули окна тяжелыми пурпуровыми занавесами.

Как только Имбульд, предшествуя Родопе, сказал Амазису: «О царь, любимец богов, Родопа здесь!» – Амазис встал.

Он внимательно и до мелочей рассматривал ее.

С опущенными глазами, в скромном и вместе с тем гордом положении: с скромностью подданной перед своим государем, с гордостью женщины, стоящей перед своим любовником,– Родопа не шевелилась.

Наконец по знаку повелителя Имбульд и рабы удалились.

Амазис подошел к Родопе и посадил ее на кресло из слоновой кости. Потом он взял принесенные сюда туфли, и прекло– нив колена, дрожа от сладости замедленного прикосновения к маленьким ножкам фракиянки, он надел одну за другой.

Она улыбнулась.

Он заметил эту улыбку.

– Да, – сказал он, – Амазис, царь царей, служит тебе как раб. Что ты дашь ему, Родопа, взамен его забот?

– Такое наслаждение, какого он не вкушал никогда, и подобного которому он никогда не испытает! – гордо возразила Родопа.

Последствия доказали, что она больше чем сдержала свое обещание.

Шесть часов прошло с того времени, как Амазис и Родопа остались вместе, ночь близилась уже к своему концу… Вскоре солнце должно осветить Мемфис…

Солнце!

А царь поклялся, что прекрасная фракиянка проведет с ним одну ночь, одну только ночь!

Одну только ночь! Но почему эта ночь не может быть продолжительнее прочих ночей? Настанет день… Пускай настанет! Для Амазиса и Родопы продолжится ночь…

Следовало только пожелать… А они желали.

Амазис позвал невольника.

– Эти лампады тухнут… Оживи их!

Раб повиновался. Он снова наполнил ароматным маслом бронзовые чаши, и заменил обуглившиеся светильни новыми.

– Хорошо! Принеси сюда ужин!

Амазис мог бы сказать «завтрак». Правда, ночью не завтракают, а ужинают.

Подали ужин. Роскошный ужин щедро орошенный винами Финикии и Греции.

– Оставьте нас! – приказал царь.

Стол уставленный блюдами, чашами, амфорами, цветами, исчез…

– Я люблю тебя Родопа, – сказал Амазис.

– Царь, я люблю тебя, – ответила она.

И так продолжалось три ночи и два дня,– два дня смешались с тремя ночами, или лучше сказать, два дня с этими тремя ночами составили одну в шестьдесят часов.

Истинно ночь царственной любви.

Супруга и две тысячи наложниц Амазиса были на сто верст от истины. Но опять-таки точный закон этикета египетского двора воспрещал проникать в спальню царя ранее того, как он изъявит желание встать.

И так, потому что он не встал, потому что под предлогом, что для него не существует дня,– он продолжал покоится на ложе. Каждые шесть часов он посвящал нисколько минут на то, чтоб приказать зажечь лампады и подать ужин.

– Но нет причины, чтоб этому был конец! – проговорила царица.

– Эта чужестранка – волшебница!.. – кричали две тысячи наложниц.

– Да, – подтверждала Гермонтия, – это волшебница! Совершенно неестественно иметь такую маленькую ногу, как у неё… Это демон, овладений душой и телом моего супруга! Дорогой Амазис, мы тебя больше не увидим!.. Или, когда увидим, если это продолжится, – что останется от тебя – призрак! Несчастье! несчастье!

– Несчастье! несчастье! – повторяли две тысячи женщин.

Если б это имело конец! Все имеет конец, даже ночи царственной любви.

Прошло шестьдесят часов; утром Амазис позвал своих комнатных слуг, вел им открыть окна спальни и оделся…

В это время, в соседней комнате, Родопа, вспомоществуемая эфиопскими невольницами, также одевалась.

Когда туалет ее был окончен, ее привели к царю, который сказал ей с оттенком нежности и быть может сожаления, умеренного величием.

– Родопа, мы с тобой больше не увидимся. Но прежде чем расстаться я должен отплатить тебе за то счастье, которым ты меня дарила. Я даю тебе три милости. Говори, чего ты желаешь?

– Прежде всего, о царь, свободы, – ответила фракиянка. – Я невольница Манефты из Навкатриса.

– Ты более не невольница! Дальше?

– Потом, если боги будут столь милосердны, что дозволят мне прожить довольно долго, чтоб выполнить мой проект, – я прошу права воздвигнуть на песчаной равнине, близ  пирамид Гермеса и Псамметиха I-го, третий, подобный им монумент на мой счет, который будет носить мое имя.