Жизни Анны. Мистический роман

Сегодня расстреляли работников музея за сокрытие серебряных экспонатов в подвале. Не все директор успел эвакуировать… Фашисты забирают ценности, увозят в Германию. Тетушка говорит, что библиотека закрыта, до нее, похоже, еще не дошли. И я понимаю, что нужно спрятать собрание рукописей восемнадцатого века, дарственные книги с подписью Пушкина, Лермонтова, Чернышевского. Серебряные кресты и посуду немцы переплавят, а книги просто сожгут.

…

Библиотека правда не тронута. Все так, как было, когда я ее закрыла последний раз.

Одной мне все не спасти, но хоть что-то самое ценное я спрячу, заберу с собой.

Кто-то зашел. Это они. На мотоциклах приехали, черти.

Нужно спрятаться. Вот здесь, за шкафом новгородских поэтов и историков как раз есть место. Тихо…

Страшно. Впервые стало страшно. В детстве, собирая церковную утварь на виду у красного отряда атеистов, я так не боялась, как сейчас. Вот бы опять стать маленькой бесстрашной девочкой и так же незаметно ускользнуть из виду…

Зачем же он идет прямо сюда, к этому шкафу? Зачем? Господи, лучше бы я осталась у тетки в доме.

Нужно было все-таки постараться попасть на тот последний поезд в Ленинград. Сейчас бы я сидела в филармонии и слушала концерт Прокофьева…

…

– Не трогай меня, убери руки… Нет!..

Хочется кричать, но эта черная сволочь с черепом на фуражке держит за горло… трудно дышать.

Боль по всему телу бьет током, в душе еще хуже… лучше бы не было души, может, тогда боли было бы меньше. Что он со мной сделал? Лучше не думать, лучше забыть…

Я схватила первое, что попалось под руку, кажется, это была керамическая ваза, и бросила ее, как гранату.

– Получай, фашист!

Зря я это сделала. Ваза пролетела мимо его головы, но он увидел, он понял, что ей следовало угодить ему прямо в затылок.

– Du bist eine jüdische Hure!9

– Отпусти! Отпусти меня, сволочь! Аа-а-а-а!

Моя голова, мои волосы, он вырвал их с корнем… и, кажется, вывернул руку… мне бы сейчас гранату, я бы их всех тут… Как же голова раскалывается, как все болит…

– Diese jüdische Hure muss in die Gaskammer geschickt werden.10

– Der Zug ist gerade abgefahren11, – отрапортовал некто офицеру.

О чем это они… Может, меня отпустят? Вряд ли… Они же фашисты…

Так много листьев вокруг, некому вымести двор. Только старый дуб еще не опал. Видимо, не видать мне весны…

Кажется, это…

– Я прошу вас…

                                       * * *

– Не-е-е-е-ет!

Анна вскочила с постели.

Франк слегка заерзал под одеялом, продолжал спать.

Взмокшая от пота Анна побрела в полусонном бреду на кухню.

– Все как на сеансе гипноза. Один в один. Вот если бы была граната. Может быть, мне стоило идти в партизаны? Зачем я осталась в Новгороде, глупая… Зачем? – разговаривала Анна сама с собой.

Голова раскалывалась, правая рука онемела. В левом виске стучал пульс. В том самом месте, куда выстрелил эсесовец. Руки дрожали, в шкафчиках ни одной таблетки цитрамона, ничего от головной боли.

– Почему все это происходит со мной? За что?

Анна не сразу сообразила, что последние слова были сказаны не просто громко – это был крик, выброс из глубины наружу всей накопившейся боли, что хранилась в душе со времен далекой осени 1941 года.

– Анна, это ты? Что с тобой?

Франк проснулся.

«Что ему от меня нужно? Ему было мало?»

В голове у Анны происходило нечто похожее на раздвоение личности. Нынешняя Анна, с трудом осознающая, что происходит, и сознание предыдущего воплощения – Лиза, переживающая насильственную смерть. Две личности спутались в один клубок, создавая сложные нейронные связи.

– Все нормально. Я проснулась… Спи.

– Ты, кажется, кричать?

– Нет. Спи, – большего ни Анна, ни Лиза не могли ответить Франку.

Часы показывали четыре часа утра. Спать не хотелось. Сон пропал, да и ложиться в одну постель, под одно одеяло с немцем более не представлялось возможным.

Сев на пол у батареи, укрывшись тонким пледом, Анна прокручивала в голове все, что с ней стряслось за сутки.

Поход к доктору на сеанс регрессивного гипноза, погружение в воспоминания своей прошлой жизни, испытание ужаса смерти, шатание по городу в дождь со снегом, промоченные ноги, кажется, из-за этого заболело горло… Ужин с Франком, разговор ни о чем. А что, собственно, с Франком?.. Ах, да, он убил меня… выстрелил в висок… Как же раскалывается голова…

Анна зашла в ванную умыться. Левый висок продолжал болеть и пульсировать. Холодная вода немного успокоила боль и вернула к тревожной реальности настоящего момента.

В семь утра Франк пришел на кухню. Выпив стакан воды, без завтрака побежал в универ. Опаздывал.

– Я так плохо спал.

– Вообще не спала.

Весь разговор за утро.

Когда человеку нечего сказать, наступает страшный момент осознания, что прежние чувства прошли, а на их место приходит пустота. Ничего не рождается в уме, все либо уже сказано, либо сделано. Остается только молчание, громкое и говорящее о многом молчание.