Жизни, которые мы не прожили

Позднее они узнали, что поэта, который рассчитывал три дня предаваться размышлениям в уединении, созерцая проплывающий за окном поезда индийский ландшафт, постигло сильное разочарование. На станции Кхарагпур, первой остановке после Калькутты, к нему в купе влезла группка школьников, которые атаковали его, размахивая пестрой коллекцией блокнотов: школьных тетрадок и стопок бумаг, сшитых вручную дома. Они хотели заполучить автографы, а один парнишка умолял Рабиндраната быстренько, пока поезд не тронулся, набросать новое стихотворение. Двигаясь в южном направлении, приблизительно раз в час они останавливались, и на каждой станции платформа оказывалась забитой людьми, прознавшими о том, что он едет в этом поезде. На одной из них в вагон вскарабкался старик. Он сложил руки в намасте, начал говорить что-то на языке, напоминавшем телугу, закончил, отвесил глубокий поклон и удалился. На другой из толпы к окну поэта протиснулся мужчина с латунным подносом в руках, на котором лежали лимон, благовония и цветы. Он зажег благовония и окурил их дымом Рабиндраната, затем без единого слова растворился обратно в толпе. Один молельщик просил, умолял, а потом и публично увещевал Рабиндраната остаться на ночь, чтобы окунуться в реку Годавари, «воды которой, – настаивал он, – священнее вод Ганги»[11]. В Какинаде профессор английского языка, проживший какое-то время в Калькутте, заглянул, чтобы побеседовать с поэтом на сбивчивом бенгальском, но бросил эту затею, потому что забыл заученные фразы, однако, отчаянно желая все же одарить великого человека подходящим литературным напутствием, начал громовым голосом: «Пол-лиги, пол-лиги вперед!»[12] В Раджамандри к Тагору пришло двести студентов, чтобы сообщить, что он ошибся в дате и что они со вчерашнего дня ждали на станции его прибытия. Поэт сидел на своей полке, серый от усталости, прижатый к окну и заслоненный напирающей людской массой, выкрикивающей «Рабиндранат ки Джай!»[13] и «Ванде Матарам!»[14]. Люди приходили во время ночных остановок и светили фонарями ему, спящему, прямо в лицо.

Если Рабиндранат думал, что обретет покой на корабле в открытом море, то он ошибался. Стоило ему хотя бы приблизиться к палубе, американский священник с супругой тут же начинали потихоньку двигаться в его направлении, хоть он каждый раз отворачивался и бросал молящие о спасении взгляды в сторону своих друзей. В конечном итоге, не найдя другого выхода, он согласился уделить им время. Усевшись, они тотчас принялись доказывать ему, что христианство имеет много общего с индуизмом.

– У меня большие сомнения на этот счет, – возразил Рабиндранат.

– Ну почему же? У нас тоже есть Бог Отец! – воскликнули супруги.

– Видите ли, у нас в придачу имеется еще и Бог Мать, Бог Сын, Бог Друг и Бог Любовник. Есть даже Бог Милашка, – с озорным блеском в глазах вмешался Сунити Чаттерджи, один из приятелей поэта.

Падре, осознав, что беседа вряд ли получится достойной, после этого оставил поэта в покое. Теперь он сидел в шезлонге, слушал шум моря, читал, иногда просто лежал с закрытыми глазами, откинувшись на спинку, с видом бесконечно уставшего человека.

Гаятри направилась было к нему. Повернула назад. Хотела спросить у него, можно ли ей поехать в Шантиникетан учиться живописи у Нандалала Боса. С тех пор как она там побывала, Шантиникетан занимал все ее мысли: она жаждала оказаться под его открытым небом в компании других учеников и в окружении баночек с краской и пучков кистей, самой измельчать пигменты, как (она слышала) там было заведено. Гаятри разузнала, что один из друзей Рабиндраната служит в школе искусств Шантиникетана заместителем директора. Все было будто предначертано свыше: она расскажет поэту о своем посещении школы, о том, как сильно ей тогда захотелось там учиться, но она не могла; а он скажет заместителю директора немедленно принять ее на учебу.

Предавшись мечтам, она перегнулась через палубное ограждение. Суши не видать, только синяя вода вокруг. Внутри тайным огоньком горела уверенность: это плавание решит ее будущее. Ее единственно возможную судьбу.

И все-таки она не заговаривала с поэтом. Не хотела усугубить ощущение, будто его взяли в кольцо.