Жизни, не похожие на мою

Закончив Национальную школу магистратуры, Этьен сделал два важных шага: вступил в Профсоюз работников органов правосудия и занял ответственный пост судьи по исполнению наказаний в Бетюне. Профсоюз объединял рядовых судей левой ориентации. Их не интересовало продвижение по социальной лестнице, зато привлекала охота на преступников из чиновничьей среды, за что их упрекали в отправлении классового правосудия, только с обратным уклоном. Классический пример — дело нотариуса из Брюэ-ан-Артуа[31], обвиненного в изнасиловании и убийстве без каких бы то ни было убедительных улик лишь на том основании, что он имел красивый дом, хорошую машину и пузо члена Ротари клуба. Что касается Бетюна, то там проблемы были те же, что и в Брюэ, как, впрочем, во всех бедных северных регионах: безработица, нищета, бесхозные шахтные отвалы и преступления на парковках, где одни неграмотные алкоголики насиловали других. Оба эти шага были продуманы и взаимосвязаны, но противоречия между ними возникли довольно быстро. Очень скоро Этьен почувствовал, что его затирают некоторые старшие товарищи по профсоюзу, активно занимавшиеся политикой. Эти сорокалетние участники событий 1968 года сумели воспользоваться приходом к власти левых сил и поделили между собой важные посты. На добрых лет двадцать они блокировали продвижение по служебной лестнице своих более молодых коллег; отныне способному и ловкому дебютанту оставалось рассчитывать только на крохи с барского стола. Шел второй семилетний срок президентского мандата Миттерана. Этьена, как молодую надежду левой юриспруденции, выбрали для участия в работе комиссии по реформе закона по исполнению наказаний, что могло бы открыть перед ним дверь министерского кабинета. Его стремление стать судьей было продиктовано, по его собственному признанию, склонностью к власти и комфортной жизни, а ведь он, обладая острым чувством классового сознания, не мог не понимать, что постепенно утрачивает связи со своей средой. Раньше судьи считались важными персонами, но в 1989 году, когда он закончил Национальную школу магистратуры, в табели о рангах судей поставили ниже супрефектов и, мало-помалу, перестали приглашать на официальные приемы. В отличие от большинства высокопоставленных государственных служащих, имевших, особенно в провинции, служебные машины и квартиры, судьи были лишены всяких льгот в натуральной форме. Они работали в плохо отапливаемых помещениях, без компьютера, со старым серым телефоном на столе и угрюмыми секретаршами. Всего за одно поколение важное лицо, всегда бывшее на привилегированном положении, стало обычным добрым малым: теперь он ездит в метро, питается в кафетерии из подноса с отделениями, и все чаще этот добрый малый оказывается женщиной, что безошибочно свидетельствует о пролетаризации профессии. У Этьена, любителя комфорта и буржуазного образа жизни, имелись все основания при первом же удобном случае переметнуться в лагерь более зажиточной и солидной публики. Он не сказал, каких золотых гор ему наобещали, но я знаю: он слишком горделив, чтобы хвастаться, и, полагаю, по этой причине выбрал — именно выбрал, а значит, имел из чего выбирать — должность рядового следователя среди сброда Па-де-Кале.

То, чем занимается в своем кабинете судья по исполнению наказаний, немного напоминает процедуру в кабинете психоаналитика. Он слушает и пытается понять, что способен понять человек, сидящий напротив него.

Его клиентура состоит из людей с серьезными проблемами: многие из них наркоманы и носители ВИЧ. Шансы на то, что они выкрутятся, ничтожно малы, добрые слова заведомо напрасны. Тем не менее, они все же есть — правдивые и уместные одновременно, иногда даже действенные.

Работая с такими потерянными, раздавленными личностями, с юных лет покатившимися по наклонной плоскости, Этьен обнаружил, что чем труднее ему понимать собеседника, тем спокойнее он становится. Глядя на чужие страдания, он инстинктивно входил в то состояние, что помогало ему переносить собственные муки, когда он болел раком. Он словно бросал якорь вглубь самого себя. Не надо раздражаться, не надо бороться, пусть все идет своим чередом: лечение, болезнь, жизнь. Не надо выдумывать умные фразы, пусть слова сами срываются с губ: и не факт, что они будут хорошими, но только так у хороших появится шанс быть услышанными теми, кому они предназначены.

Этьен часто рассказывает о себе. Тому, кто испытывает страх и презирает себя, он говорит про собственный страх, про свой искаженный до неузнаваемости образ, возникший однажды перед его внутренним взором. Больному он рассказывает о своей болезни. Говоря на эти темы, он отбрасывает стыдливую сдержанность. Два случая заболевания раком и ампутированная нога производят на его клиентов серьезное впечатление. Он это знает и без зазрения совести пользуется этим: хорошо, если его несчастья пойдут на пользу благому делу.