Жмурки с маньяком

Для кошек был приспособлен стол с миниатюрным загоном. Человек с глазами-маслинами держал в руках отполированный прут из нержавеющей стали и наносил им удары по хрупким телам. Время от времени он отирал с плоского лица капли брызжущей на него крови.

Многие ученые-биологи считают, что животное в момент приближения смерти не догадывается о ней, оно не знает, что скоро умрет или уже умирает. Человек в клеенчатом халате с уверенностью мог доказать обратное. Животные даже очень хорошо представляют себе, что такое смерть. Широко открытыми от боли и неотвратимости судьбы глазами смотрели они на своих истязателей. И прощались с жизнью, посылая в надвигающуюся пустоту предсмертный крик, которым проклинали людей – и этих, что сейчас добивали их железными прутьями, и всех остальных, живущих на этой Земле, которую они сейчас покидают навсегда.

Очередное искалеченное тело полетело в черный пластиковый мешок.

Следующая жертва…

Еще одна.

Прибор под мерное жужжание весело перемигивался лампами-индикаторами.

* * *

Мучительный вой животного был ужасен и долог. Неимоверно долог. Он на высокой звенящей ноте обвинял, казалось, небеса, просил быстрее пресечь страдания.

Мельник опустился на траву и зажал уши. Он долго не разнимал рук, слушая пронзительный визг собственных мыслей. Впрочем, это были даже не мысли, в мозгу повторялась единственная фраза – Главный специалист по собакам. Потом немного ослабил руки, но тут же прижал: собака продолжала кричать. А может, это была уже вторая? Или третья? Или двадцать пятая?

Как в тумане Мельник увидел рабочих, они принесли к контейнерам черный пластиковый мешок. Они приходили и уходили еще трижды. Потом свет в проходе загородила грузовая машина с гидравлическими захватами-подъемниками – точные копии таких собирают по городу мусор. Водитель привел в рабочее состояние гидравлическую систему, и первый контейнер в три плавных приема опорожнился. Вобрав в себя весь страшный груз, машина, дыхнув из выхлопной трубы черными газами, исчезла из поля зрения журналиста.

Рабочие вынесли еще один мешок и покатили тележку к третьему ангару.

«Что тут происходит?.. Наверное, я схожу с ума».

Рабочие повезли новую партию жертв во второй ангар.

Когда за ними захлопнулась дверь, журналист резко поднялся на ноги. Он не думал о последствиях. Ухватившись руками за сук, он подтянулся и, помогая себе ногами, влез на ветку. Три шага – и он уже за забором. Людей он не боялся, его тревожили только собаки – живые доберманы и… мертвые дворняги.

Кроссовки мягко спружинили, и Павел, затаив дыхание, пошел к черному мешку. Слева, за стенами второго ангара, вновь раздались душераздирающие вопли. Мельник на секунду остановился и снова продолжил свой путь.

В ноздри неожиданно ударил запах паленой шерсти. Павел поднял голову. Над ангаром вилась черная струйка дыма. Поднимаясь на два метра над крышей, она рассеивалась, ветер относил ее в сторону. К запаху паленой шерсти примешался сладковато-елейный дух какой-то пряности.

Павел глубоко втянул ноздрями воздух. Отдаленно это напоминало корицу, перетертую с сахаром: такой же тягучий и приторный запах.

Он продолжил движение. Половина пути уже пройдена, осталось пятнадцать-двадцать шагов.

Где-то совсем рядом залаяла собака – звонко и игриво, ей вторила другая. Мельник вжался в алюминиевую стену ангара, спина сразу взмокла, колени предательски задрожали.

Поднимая пыль, вдоль ангаров промчалась беззаботная пара доберманов. Их совсем не волновало, что происходило всего в нескольких метрах от них. Они резвились, радуясь простору и сытной пище.

«Нет, не может быть, чтобы их это не волновало. Просто они привыкли

. Наверное, поначалу они выли, задрав морды, оплакивая погибших сородичей. Потом смирились. Дальше – успокоились. Они работают, служат людям, а люди – их хозяева и их боги – работают в свою очередь. Значит, у них общая работа. Нет, они не привыкли. Так надо – вот усыпляющее определение их ничтожного интеллекта, бестолкового придатка их инстинктов».

Собаки снова пронеслись мимо, не замечая человека.

Мельник уже смелее ступал по бетонной дорожке, а приторный запах все сильнее бил в нос.

Павел не помнил, конечно, как он сделал первые шаги в своей жизни, но, вероятно, они были такими же, как и сейчас: напряженными, осторожными. Неуверенность, наверное, отсутствовала – было стремление, по-настоящему первая радость и гордость: он шел сам.

Павел появился на свет на двадцать минут позже своего брата-близнеца Ильи. А пошел на два дня раньше. Мать рассказывала, что на лице Павла играла лукавая улыбка, когда он, скрестив ноги, неожиданно поднялся и сделал ей навстречу девять шагов. Она считала их, плача от счастья, прижав руки к груди. А он подошел к ней, опустился на пол и снова посмотрел. «Ну, как тебе это понравилось?» – говорили его глаза. Мать клялась потом, что будто бы на самом деле слышала эти слова.