Жнецы Страданий

— Кто спросил? — Айлиша спиной чувствовала пристальный взгляд жадной до сплетен бабки. Вот только не заметила, как старая сжала кулаки, а желтые ногти впились в морщинистые ладони.

— Целитель. Ихтор.

Нурлиса облегченно выдохнула и напустилась на собеседницу:

— Дура, как есть дура! Тебе первый лекарь уважение оказал, считай что посватался, а ты, коза безрогая, морду воротишь!

— Сказала, не нужен он мне — старый да страшный! — скривилась девушка.

Ну не говорить же этой желчной Нурлисе, что сердце давно занято и живет в нем другой, тот, кто давно поселился в беспокойных снах, тот, кто кажется лучшим на свете… Вот только признаться в этом не только ворчливой бабке страшно, но и самой себе.

— Ну и хватит тут воду лить! Развела лужи. И сама вся уже опухла. Вон, перепонки того гляди вырастут или икру метать начнешь. Иди отсюда подобру, — недовольно забубнила старуха и с удвоенной яростью загромыхала лоханками.

Так и пришлось Айлише торопливо покидать мыльню и хорониться в своей комнате, куда Нурлиса попасть не могла.

Раздирая кудрявые волосы щербатым гребешком, девушка думала о том, что за минувший год так и не обвыклась в Цитадели. Она все пыталась понять — отчего, а потом вдруг уразумела. То от страха. Она боялась. Боялась креффов, боялась старших выучеников, боялась незаслуженного наказания, боялась… уж и сама не знала — чего именно. Но страх стал постоянным спутником. И теперь понять было сложно — зачем так стремилась сюда попасть, отчего, глупая, думала, что тут спокойно?

Ведь жили они тут хуже, чем зверье дикое в чаще дремучей — без правды, что деды заповедали, без песен и праздников, без веселых посиделок и гуляний. Все здесь были, будто голые, все на виду и все при деле. Некогда выученикам было ни шкодить, ни миловаться — ходили, как тени, не поднимая глаз, каждый в своей скорлупе, каждый со своим грузом на душе, облегчить который никто не помогал.

Даже на заветной делянке, где так любила бывать юная целительница, не рос цветок какой простой. А если и взрастал, так сразу выдергивали за бесполезностью. Ни разу за минувший год не взяла Айлиша в руки нитки или прялку, не склонилась над ткацким станом, не вязала, не вышивала, не кроила, не плела кос, на вздевала на шею расписных глиняных бусин, не гуляла в лесу. Весна поменялась с летом, лето с осенью, осень с зимой, а та — снова с весной, но девушка из рода Меденичей только и заметила, что целый год ее жизни прошел стороной.

Ни денечка не было, чтобы она не училась, усердно склоняясь над пергаментом или перебирая травы, твердя заговоры или собирая настойки. И так тому отдавалась, что совсем упустила из виду, как изменились ее друзья. Некогда пышущая женской статью Лесана сделалась похожей на жилистого мужика — вытянулась в росте, а мышцы на некогда мягком теле теперь переплетались, как ремни. Даже вечно краснеющий Тамир краснел теперь все реже, был уже не так многословен и любопытен, а иной раз, нет-нет, да отпускал крепкое словцо из тех, от которых ранее едва без памяти не падал.

Гребень замер в руке. Айлиша застыла, глядя в пустоту. Как же так она жила, что не видела меняются друзья, превращаясь в тех, о ком говорил крефф Нэд — в выучеников? И правда ведь, пройду год-два и не станет девок Айлиши и Лесаны, не станет парня Тамира. Вместо них на свет появятся послушники, а потом маги. Неужто и их глаза будут такими же пустыми, как у креффа Клесха? Неужто они станут такими же злыми, как крефф Донатос и такими же равнодушными, как крефф Майрико? Неужто, неужто, неужто?!

Да и разве возможна иная для них судьба, если все, от чего сердце и душа радуются, в Цитадели находится под запретом? Что плохого будет, если на праздник Первого снега послушникам разрешат построить крепость и зашвырять друг дружку снежками? Чем осквернится их Дар, если девки станут носить косы или хотя бы изредка надевать расшитые рубахи? Разве правильно это — вместо того, чтобы сватов засылать — парню девку о тайном спрашивать? И почто тут порют так, что на всю жизнь спины в отметинах остаются?

И тут же подлая мыслишка червяком зашевелилась в голове: «Хвала всем богам, что на целителя выпало учиться, что не заставляют от рассвета да заката через бревна да камни скакать, прыгать, драться и мечом размахивать. Что не рассказывают изо дня в день про мертвяков да иных Ходящих!» Но едва эта мысль промелькнула в голове, как жгучий стыд затопил сознание — нашла, чему радоваться — тому, что друзьям гаже!