Жнецы Страданий

Песий выкормыш задумался. Да, в положенное время мать всегда отправляла его к магу, но родительских денег было невыносимо жалко. Потому, рассудив, что раз ночью он по улицам не шастает, а отец, едва подходит срок, вызывает колдуна обновлять охранки на доме, значит бояться Ходящих нет никакого смысла. Поэтому парень с чистой совестью тратил деньги то на меру изюма, то на мешочек каленых орешков. Когда же крефф при всем честном народе объявил, что в сыне булочника спит Дар, Тамир так растерялся, что из головы вылетело сходить к магу обновить оберег. Приметив замешательство ученика, Донатос рассвирепел:

— Хватит сопли жевать! Пошел вон отсюда. И чтобы через полоборота переоделся и ждал меня в мертвецкой. Опоздаешь — на всю ночь там закрою. И даже не надейся травки перебирать. Тебе вторая родня — покойники, поэтому привыкай.

И крефф так сверкнул глазами, что пришлось ученику разворачиваться и на негнущихся ногах идти прочь, выполнять приказание.

* * *

Подмывальня была пуста, когда туда ввалилась потная, грязная и разъяренная, словно Ходящий В Ночи, Лесана. Девушка яростно сдергивала с себя одежду, скрипя зубами, задыхаясь от злых слез.

Она стянула вонючую, прилипающую к телу рубаху, затем штаны и принялась яростно разбинтовывать «сбрую». Так она про себя называла полоску узкой ткани, которой обматывала грудь, чтобы плотно притянуть ее к телу — два оборота вокруг туловища, два крест-накрест через плечи.

Как назло мокрая от пота тряпка прилипла к коже, Лесана злилась, стаскивая ее, царапая себя до крови. Она ненавидела «сбрую», но выбирать не приходилось — без нее занятия с Клесхом и тремя парнями, ее одногодками, превращались в мучение.

Наставник не делал скидки на то, что его ученица — девка. Прыгать, скакать, махать мечом, стрелять из лука ей приходилось наравне с ребятами, которые, даже несмотря на усталость, любили поржать над неуклюжей однокашницей, а пуще того — потаращиться на девичью грудь, прыгающую под просторной рубахой. Однако Лесана не хотела доставлять им такой радости. Теперь под одеждой она была почти такой же плоской, как парень. Срамных замечаний и ехидных взглядов стало меньше, но никогда прежде девушка не чувствовала себя такой… униженной. Сперва не могла понять — почему? Из-за чего? Потом додумалась — прежде ей не приходилось скрывать свое естество, считая его чем-то ущербным, не приходилось притворяться кем-то другим. И кем? Стыдно сказать — мужиком!

В носу защипало, и послушница, борясь со слезами досады, яростно опрокинула на себя ушат чуть теплой воды. Казалось, от раскаленного тела пойдет пар. Но нет, только кожа покрылась мурашками. Лесана яростно терлась мыльным корнем, взбивая густую пену на коротких волосах.

Кто она здесь? Нелепая дура, над которой потешаются все кому не лень, наставник — потому что тугодумка и неумеха, послушники-парни — потому что смешно им видеть девку, осваивающую мужскую науку. Поэтому, когда тугая тетива больно била по запястью, защищенному кожаным наручем, когда тяжелый деревянный меч выпадал из ослабших пальцев, когда голова кружилась от прыжков и кувырков, Лесана не могла плакать. Потому что слезы делали ее еще более жалкой, оголяя то немногое девичье, что не спрятать ни за туго стянутыми тряпками, ни под рубахой, ни под портами.

Но сегодня… Девушка опустила голову в корыто с водой и задержала дыхание, яростно смывая с волос пену. Сегодня в учебной схватке она, обозленная и яростная, вдруг без труда швырнула на землю противника — высокого жилистого парня по имени Вьюд. Да так бросила, что из того едва не весь дух вышел. А потом заломила ослабшую руку и без всякого стыда уселась на поверженного верхом.

— Проси пощады! — хрипела она в ухо извивающемуся послушнику. — Проси!

И сильнее налегала на спину, продавливая коленом хребет.

Вьюд заорал, выгибаясь, и сдался:

— Пусти-и-и, дура сумасшедшая! Твоя взяла!

Но перед тем как встать, она словно случайно задела локтем русый затылок так, чтобы противник посунулся лицом в утоптанную землю и захлебнулся кровью из разбитого носа и губ. Больше не будет ее срамословить. Пока губищи не заживут — уж точно.

Вот тут-то победительница и поняла, что нет больше Лесаны из Острикова рода, нет обманутой невесты, нет застенчивой, силящейся всем понравиться и угодить девки. А есть… неведомо кто. И на этого неведомо кого не вздеть расшитой рубахи, не украсить волосы лентой, не надеть ярких бус. Никогда более. Потому что все это стало чужим. Даже в нарядном сарафане, при бусах и косе не быть ей уже прежней, не ходить в хороводах… И отчего-то стало так невыносимо жаль и этого сарафана, и косы, а, самое главное, этих несуществующих бус — ярких, крупных, как ягоды боярышника.

Девушка поднялась на ноги, отряхнула порты и с вызовом взглянула на наставника. Заругает? Точно заругает. У Вьюда, вон, вся рожа в кровище.

— Молодец, — скупо похвалил Клесх.

От этого короткого простого слова стало на сердце тяжко, словно от обвинения…