Жнецы Страданий

А блазнилось всегда одно и то ж. Темная разрушенная Цитадель. В коридорах летает ветер, от сквозняков хлопают обвисшие на петлях двери, являя черные провалы пустых покоев. Ни учеников, ни креффов. Только холодная мрачная громада камня. Одинокая. Бесприютная. Покинутая. Айлиша торопится по скользким каменным плитам, занесенным снегом, но как ни хочет бежать, слабые ноги подкашиваются, не слушаются.

Она ищет, ищет людей, ищет того, у кого в комнатушке жарко бы горел очаг, с кем можно было скоротать долгую страшную Ночь. Но пусто в крепости. Обвалились местами высокие своды, оставив после себя лишь груды обломков. Только страшные тени по углам таятся. И хочет девушка закричать, спугнуть их, но воздуха в груди не хватает и вместо крика срывается с губ жалкое сипение. А тени подступают… Ветер рвет рубаху.

И вот когда кажется Айлише, будто она одна-одинешенька среди этих страшных угрюмых, забытых богами и людьми руин, девушка слышит надрывный жалобный плач. Так плачет младенец, брошенный без еды и воды.

Словно неведомые силы пробуждаются в слабом непослушном теле. Айлиша бежит, бежит по крутой лестнице. Одна стена вдоль ступенек обрушилась и если оступишься — полетишь прямиком в черную тьму. Но она бежит и ничего ей не страшно. Только этот плач. Безнадежный крик беспомощного существа, всеми брошенного, покинутого.

А через миг девушка оказывается в черном коридоре и мчится навстречу плачу, рвущемуся из-за тяжелой двери. И почему-то в груди уверенность: за дверью этой непременно окажется покой Бьерги — креффа некромантов.

Коченеющей рукой Айлиша толкает тяжелую створку, снова слышит надрывный детский плач, дверь распахивается и… на глазах у обезумевшей от бега и тоски целительницы покой колдуньи вместе с лежащим на лавке младенцем обрушивается вниз.

Девушка видит, как пропадает в черной пустоте кричащий комочек и, понимая, что не сможет выжить одна среди этой темноты и отчаяния, делает шаг и падает следом. Сердце подпрыгивает к горлу. Она просыпается на мокром от пота тюфяке, дрожащая, заплаканная, разбитая, трясущаяся от ужаса и необъяснимой боли.

* * *

В один из вьюжных дней студенника — первого месяца зимы — судьба приготовила ей новое испытание. Только девушка вбежала в Башню, отряхивая с кожуха снег и дуя на озябшие ладони, как Ихтор огорошил ее новостью:

— Сегодня, душа моя, буду учить людей жизни лишать.

От этих страшных слов, сказанных с обыденным равнодушием, казалось, застыл воздух. Айлиша помертвела. Не послушные губы сами собой прошептали:

— Я целитель. Не убивец.

— А что делать будешь, целитель, с тем, кого и спасти нельзя, и в живых не оставишь мучиться? — вздохнул крефф. — Как дашь легкую смерть? И чтобы мгновенная, без мук.

— Не знаю. Убить не смогу. Я всякий раз со двора убегала, когда мать птицу резала. А уж, когда скотину забивали и говорить нечего. Седмицу болела потом, мясо видеть не могла, — упрямо мотнула головой девушка. — Не смогу я. Против Дара целительского этого, против воли Богов. Только Хранители решают, кому жить, а кому умереть.

— Дура, — сказал, как выплюнул, одноглазый, — когда ж ты в ум-то войдешь, наконец, а?

И, подтолкнув упирающуюся лекарку, так и заставил идти в покойницкую.

До самой ночи Айлиша твердила урок, запоминая, где на человеческом теле самые уязвимые места. Ихтор был зол в учении, спуску не давал. Хочешь, не хочешь, все запомнишь.

А на следующий день Майрико наставляла послушницу делать потраву, что за мгновение способна остановить стук сердца или заставить человека гнить заживо. Рассудок юной целительницы отказывался понимать, как лекарь может отнимать жизни?! Да и видано ли это, чтобы целитель был еще и равнодушным убийцей? Все ее естество восставало против этого. Впервые девушка горько сетовала на свой Дар, впервые задумалась — хочет ли постигать науку? Может напрасно она мечтала о Цитадели? Может, ее удел заменить Орсану и занять ее место деревенской знахарки? Поди пойми.

…Через три ночи в Цитадель пришел обоз. Страшный был тот обоз. Не звенели бубенчики, не ржали весело, почуяв близкий отдых, лошади, не слышно было оживленных голосов приезжих.

В мертвой тишине храпящие кони вволокли во двор двое саней. И тянулся за ними темный, почти черный след. Возницы, охрипшие от криков, обессилившие, валились на снег без памяти, лошади, все в хлопьях пены на мокрых боках, ржали, били копытами, боялись подпускать к себе людей.

Двор крепости сразу же наполнился сиянием факелов, метущимися тенями…

— Ну, ну! — негромко приговаривал Фебр, осторожно приближаясь, ловя узду. И тут же притягивал к себе исстрадавшуюся лошадиную морду, гладил, успокаивал. Но все равно копыта тревожно переступали в изрытом снегу, конь шарахался, пугаясь резких звуков, а бока подрагивали.

— Выпрягай, выпрягай! Они от запаха крови одурели, — кричал парень кому-то из младших выучеников.