Жопа

— На что думать-то? — воскликнул Сталкер. Последние копейки ушли на утреннюю опохмелку.

— Не грейся — у меня ещё стольник остался. Я его, правда, Лёвке вернуть обещал, но что уж тут, раз такие дела. А Лёвка перебьется. Ему этот стольник, как нам «беломорина».

В целях экономии завернули к известной Сталкеру бабке, которая торговала спиртом. Хитрая бабка продавала спирт только знакомым, во всех остальных случаях прикидываясь напрочь глухой. На этот раз она решила прикинуться ещё и подслеповатой. Сталкер заметил бабке, что она охренела, поскольку сталкеровскую рожу могла наблюдать, как минимум, в неделю раз. Но прозрела бабка только тогда, когда Федя помахал у неё перед носом купюрой.

— Как же я сразу-то тебя не признала? — удивилась бабка и пошуршала в кладовку.

— А я говорю — всё должно быть настоящим! — едва не кричал Сталкер на подходе к студии. — Любая бутафория — ложь, а искусство не приемлет лжи!

Конечно же, они не удержались и полфлакона приговорили в подъезде. Произошло это после почти парламентских прений — разбавлять спирт или нет? Сталкер утверждал, что осквернение спирта водой равно переводу добра на говно, Федя же с ним не соглашался, доказывая, что неразбавленный с похмелья — вредно. В конечном итоге был достигнут консенсус, выраженный следующей формулировкой — «разбавлять мы не будем, но запить чем-то надо». По достижении консенсуса Федя морально изнасиловал местных жителей, и после множества неудачных попыток выпросил-таки в чёрт знает, какой по счёту квартире, кружку воды. Возможно, во всех предыдущих квартирах обитали одни кержаки, которые, как все знают, чужим воды ни за что не дадут.

Эффект превзошел все возможные ожидания, ибо путь от подъезда до студии (а они проделали его пешком, поскольку даже Федя — и тот не рискнул садиться за руль в таком состоянии, оставив машину под присмотром всё той же бабки — за умеренную плату, разумеется), так вот, путь прошел в спорах на эстетико-философские темы. Если в этих спорах и рождалась истина, то рождалась она под аккомпанемент сочнейшей нецензурщины.

— Так что, едрить твою мать, мы, по-твоему, и актеров должны «мочить» по-настоящему?! — возопил Федя, размахивая, словно поп кадилом, спиртоносной тарой.

— Ну, это уже дань библейским заповедям, обуславливающая относительный процент допустимой лжи, — наукообразно ответил Сталкер, споткнувшись на этих словах о поребрик. Удержаться от падения ему не удалось, но, тем не менее, вторую, непочатую бутылку он спас.

— Что ж, да здравствует минимум бутафории! — воскликнул Федя. — За это мы обязаны выпить!

— Причём, немедленно! — сказал Сталкер, вставая.

— Похоже, я повредил колено. Больно-то как, ё-моё!

За минимум бутафории они выпили прямо на улице, обойдясь без стакана и без закуски, после чего Федю обуяли поистине наполеоновские планы.

— Это должен быть суперфильм! — провозгласил он.

— И если он «пойдёт» — а он, по любому, «пойдёт», — мы снимем и «Жопу-2»! «Жопа» нам принесёт сотни тысяч, а «Жопа-2» — миллионы!

— Иди в жопу! — заорал Сталкер. — Тебя просто несёт, а я идти почти не могу! — судя по всему, он при падении то ли порвал, то ли растянул какую-то связку.

Так они и ввалились на студию: один — отдавшись во власть широкомасштабных прожектов, другой — хромая и матерясь. А так как оба были поглощены своими сильными и пьяными чувствами, они не сразу заметили, что на студии что-то не так. Вроде бы, в «офисе» всё было, как обычно — лампочка в стеклянном колпаке, вечно пустой, но всегда тщательно запертый Гришей сейф, стол, телефон на столе, продавленное кресло. Но в кресле не было Витьки.

Двуединство Витки и кресла всегда служило поводом для студийных шуток — «Витька и кресло — близнецы-братья; говорим — кресло, подразумеваем — Витька, говорим — Витька, подразумеваем — кресло», и так далее, и тому подобное. Но на этот раз кресло оказалось лишённым своей непременной составляющей.

— Куда ж его чёрт унёс? — недоуменно произнёс Федя, грохнув бутылкой об стол. Он и трезвый не мог плавно поставить предмет на поверхность, а уж спьяну делал это так, как будто и предмет, и поверхность — его злейшие враги.

Сталкер начинал постепенно трезветь. Сознание ещё пребывало под влиянием алкоголя, но что-то, находящееся то ли глубже, то ли выше сознания, предупреждало: «Будь готов к худшему».

— Федя, без паники, — бросил он и двинулся в сторону павильона. Что его потащило именно туда — а не в аппаратную или, к примеру, не на склад, — он не знал. Вообще, как Сталкер установил позднее, тогда он действовал почти инстинктивно, не контролируя своих действий.

Ника сидела на «траходроме» в чём мать родила, уставившись в пространство. Перпендикулярно «траходрому», головой к Никиным ногам, лежал на спине Витька со спущенными штанами, и его горло было перерезано от уха до уха. Орудие убийства валялось рядом — нож, принесённый некогда Сталкером из странствий по недрам подвала.

— Что будем делать? — спросил протрезвевший Федя. — Опять обращаться к Папе? Но это уже не похоже на несчастный случай!

— Подонок, — ответил Сталкер. — Полез — получил. Мне его не жалко.