Жора Жирняго

…Когда — после косноязычных и вместе задушевных приветствий директора, а также подобострастно-заумной вязи местного поэта (это был пай-карапузик, с губками бантиком, неизменной папочкой под мышкой — и головой, неизменно втянутой в навсегда опасливые плечики), — когда после этой, призванной разогреть публику цирковой интродукции на сцену вывалился Жора (а вывалился он так, словно потерял всякую координацию), — Берг, быстро-быстро штрихуя в своем блокноте, сделал карандашную зарисовку. Вот она.

В клубах пыли (эх, администрация!) — в клубах пыли, выбитой из планшета сцены всеми ста пятидесятью (на глаз) Жориными килограммами, — стоит сам Жора, еще не вполне тогда обкатанный для эстрадно-кафешантанных заскоков в народ, но уже, как (не про него) сказал классик, горбатый от жира. Его мешковатые зеленые брюки почему-то короче, чем следовало бы, а темно-вишневый пиджак, видимо, сшитый на заказ, даже образует значительный люфт вокруг сановных телес — то есть очень даже значительный люфт, и, скорей всего, призван «небрежно болтаться», намекая как бы на стройность скрытых форм — или уж образовывать королевски ниспадающие складки. Когда разглядываешь этот рисунок, на память всякий раз приходит — написанная, конечно, в другой связи, — фраза Свифта: «She wears her clothes as if they were thrown on her with a pitchfork» («Она носит одежды так, словно они набросаны на нее вилами»), — иначе говоря, она носила их в художественном беспорядке — именно этого, видимо, добивался и Жора.

Затем идет серия комиксов. Она называется «Оракульствующий». На каждой картинке — пузырем — застыл Жора, а над головой Жоры — завис другой пузырь, облачно-многомыльный — для высечения на нем проповедей.

Итак, на первом пузыре значится:

«Друзья, вы развели в городе страшную грязь. Почему бы вам не вымыть хотя бы свои окна?»

На втором:

«Я вернулся вчера из Смоквы и, признаться, не узнал родной город».

На третьем:

«Нехорошо!.. Знаете же сами, что нехорошо!»

На четвертом:

«Мне кажется, в Петрославле что-то изменилось... Раньше такой грязи не было».

На пятом:

«Нехорошо!..»

На шестом:

«А ведь кое-что зависит и от вас!»

На седьмом:

«Грядет Первомай».

На восьмом:

«Если каждый вымоет свое окно, в городе станет чище, светлей».

На девятом:

«Поднимите руки, кто уже вымыл окна».

На десятом:

«А кто еще нет?»

На одиннадцатом:

«Воздержавшиеся есть?» (шутит).

— Откелева в наши страны? — внятно спросил Игорь Крафт и сделал эффектную паузу. — Которого ветру клясть?!

— С тобою в метро не встану… — широко открывая рот, подхватил Том.

— Тише вы, сволочи!! — бросились на амбразуру пенсионерки. — Понаехало тут всяких!..

— Твоя — прохиндейская масть! — вдохновенно завершил свою мысль Том.

— Барин! — страстно замычал Берг — Из Парижу! Упоительно.

— Сейчас тех, кто окон не вымыл, — на конюшне сечь будет... — вслух догадался Том.

— И воздержавшихся, — пессимистично откорректировал Берг.

— Заткнитесь, сволочье!! — взорвалось несколько неуступчивых глоток, превосходно луженных в батальных сценах на интимной и бытовой почве. — Товарищи, тут есть дружинники?!!

— А ты-то сам вымыл? — невозмутимо продолжил свой беспристрастный допрос Том.

— Я — да, — с гордостью заржал светописец. — А ты?

— И я — да, — сказал Том. — Всю дюжину венецианских витражей...

— Тише вы!.. — огрела его сзади палкой бородавчатая старушка. — Мешаете Писателя слушать!

— А ты, — перегнувшись через ноги Тома, обратился Крафт к хищно оцепеневшему над блокнотом Бергу, — ты-то, братец, свои окна вымыл?

— Иди ты, знаешь... — пробормотал Берг.

— Куда идти и с кем торжествовать? — громким басом поинтересовался фотограф.

— Выдь на Волгу, чей стон… — сказал Берг.

— У него комната без окна, — пояснил Том фотографу. — Маневренный фонд. Ты что, разве там не был?

— Да тише вы!!. — синхронно брызнули слюной две старушки. — Писатель же говорит!..

— Вот за это и выпьем, — мгновенно подобрел Крафт.

И было не ясно, за что именно он призывает выпить: получалось за то, что художник живет в комнате без окна.

— А уши ты своим детям перед праздниками вымыл? — строго взглянул на него Берг.

— От первого брака — да… — задумчиво вздохнул Крафт. — А от остальных, включая морганатические… увы. А ты?

... — Мой дедушка был граф, — между тем отчитывался пред народом Жора. — А далекий пращур получил дворянство за подлость. То есть я тоже граф.

— В смысле — тоже подлец? — риторически ввернул Том.

— Эх и ни хрена себе!.. — злорадно зашептал Крафт. — Это же как в анекдоте. Анекдот знаете?

— Отстань, — поморщился Берг.

— Ну? — сказал Том.

— Это про честного. Министр просит народ выбрать его депутатом. Народ говорит: а зачем тебе. А тот: как зачем — чтобы взятки брать. А народ: ты ж их и так гребешь — как министр. А министр: депутатом я буду еще дополнительно хапать — как депутат. Народ говорит: вааааау!! ёкарный бабай! вот такие честные, открытые, самокритичные депутаты нам как раз и нужны!.. И выбрал.

Берг заржал во все горло. Том ткнул его в бок, но было поздно.