Жорж

— Да, я знаю, вы часто говорили мне это, милая Анриет; я знаю, что женщины в Европе, те, кого называют порядочными, нашли нечто среднее между откровенностью и скрытностью — сдержанность. Но, милая бонна, от меня нельзя слишком многого требовать, я ведь не цивилизованная женщина, а маленькая дикарка, выросшая среди дремучих лесов, на берегах Большой реки. Если то, что я вижу, мне нравится, я желаю, чтобы это мне принадлежало. Видите ли, Анриет, меня немного избаловали, и я стала своевольной. Что бы я ни просила, мне ни в чем не отказывали, а если и отказывали, я брала сама.

— И что же при таком отличном характере будет, когда вы станете женой Анри?

— О, Анри покладистый юноша; мы уже условились, что я буду позволять ему делать все, что он захочет, и сама буду делать все, что пожелаю. Не правда ли, Анри? — продолжала Сара, повернувшись к двери, которая в этот момент открылась, чтобы впустить господина де Мальмеди и его сына.

— В чем дело, дорогая Сара? — спросил молодой человек, подойдя и целуя ей руку.

— Правда, что, если мы поженимся, вы никогда не будете мне противоречить и будете делать все, что я захочу?

— Черт, — сказал де Мальмеди, — вот так женушка, она заранее ставит условия!

— Правда, — продолжала Сара, — что, если я все еще буду любить балы, вы будете сопровождать меня на них и ждать, а то ведь эти противные мужья потанцуют немного и уходят. При вас я смогу петь, сколько захочу, удить рыбу? А если мне захочется красивую шляпу из Франции, вы мне купите ее? Нарядную шаль из Индии? Красивую арабскую или английскую лошадь?!

— Конечно, — улыбаясь, произнес Анри. — Что до арабских лошадей, то мы сегодня видели двух очень красивых, и я рад, что вы их не видели: они не продаются, и если бы вам случилось захотеть их, я не смог бы их вам подарить.

— Я их тоже видела, — сказала Сара, — они, наверное, принадлежат молодому иностранцу, брюнету с чудесными глазами.

— Однако, Сара, — сказал Анри, — вы, кажется, обратили внимание больше на всадника, чем на его лошадь?

— Да нет, Анри, всадник подошел и заговорил со мной, а лошадей я видела издали, они даже не ржали.

— Как, этот юный фат заговорил с вами, Сара? По какому же поводу?

— Да, по какому поводу? — повторил господин де Мальмеди.

— Во-первых, — сказала Сара, — я не заметила в нем ни капли фатовства, да вот наша Анриет была со мной, она тоже не заметила в нем самодовольства. По какому поводу он заговорил со мной? О боже мой, по самому естественному поводу. Я возвращалась из церкви, а у дверей дома меня ждал китаец с корзинами, полными всякой всячины. Я спросила у него, сколько стоит вот этот веер… Посмотрите, какой он красивый, Анри.

— Ну, и что же дальше? — спросил де Мальмеди. — Все это не объясняет нам, почему этот человек заговорил с вами.

— Сейчас объясню, дядя, сейчас объясню, — ответила Сара, — я спросила у китайца цену, но он не смог мне ответить, ведь он говорит только по-китайски. Мы были в большом затруднении, Анриет и я, мы спрашивали всех, кто окружил нас, чтобы полюбоваться красивыми предметами, нет ли среди них кого-нибудь, кто мог бы стать нашим переводчиком. И тогда незнакомец подошел к нам, предложил помочь, поговорил с китайцем на его языке и, повернувшись к нам, сказал: «Восемьдесят пиастров». Это ведь недорого, правда, дядя?

— Гм! Столько стоил негр, пока англичане не запретили торговать ими, — сказал де Мальмеди.

— Так, значит, этот господин говорит по-китайски? — с удивлением спросил Анри.

— Да, — ответила Сара.

— Ах, отец, — воскликнул Анри, разражаясь хохотом, — вы не слышали? Он говорит по-китайски!

— Ну и что же? Что же тут смешного? — спросила Сара.

— Конечно, ничего, — продолжал Анри, не переставая хохотать. — Ну как же! У этого красавца иностранца чудесный талант, и он счастливый человек. Он может разговаривать с коробками для чая и с ширмами.

— Вообще-то китайский язык не очень распространен, — сказал мсье де Мальмеди.

— Это какой-нибудь мандарин, — сказал Анри, продолжая потешаться над молодым незнакомцем, высокомерный взгляд которого он не мог забыть.

— Во всяком случае, — ответила Сара, — это образованный мандарин, потому что, после того как он поговорил с торговцем по-китайски, он разговаривал со мной по-французски и с нашей милой Анриет по-английски.

— Черт! Так, значит, он говорит на всех языках, этот молодчик, — сказал господин де Мальмеди. — Такой человек был бы не лишним в моих конторах.

— К сожалению, дядя, — сказала Сара, — тот, о ком вы говорите, как мне кажется, был на такой службе, после которой любая другая служба покажется ему неинтересной.

— А на какой же?

— На службе у короля Франции. Вы не заметили, что он носит в петлице ленточку ордена Почетного легиона и еще другую какую-то ленточку?

— О, в настоящее время, чтобы получить такой орден, вовсе не обязательно быть военным.

— Но все-таки человек, которому дают орден, должен чем-то отличаться от других людей, — возразила Сара. Задетая, сама не зная почему, она защищала иностранца, следуя инстинкту, присущему простым сердцам и заставляющему их защищать тех, на кого несправедливо нападают.