Жорж Санд

А в свою мать Аврора с самых ранних лет была в полном смысле этого слова влюблена. У Софи-Виктории был резкий язык и тяжелая рука, но веселость, очарование и какая-то врожденная поэтичность искупали все. Женщина необразованная, она обладала «магическим ключом», который помог ей передать дочери свое — пусть примитивное, но глубокое — чувство красоты. «Посмотри, как красиво!» — говорила она и с врожденным вкусом парижской гризетки редко ошибалась. Целыми днями она стряпала, вязала, шила на своем чердаке по улице Гранж-Бательер. Усадив Аврору между четырьмя стульями на незажженную жаровню, она давала ей книжки с картинками: это были изображения мифологических богов или иллюстрации к евангелию. Простодушно, наивно она объясняла девочке содержание этих картинок, рассказывала ей волшебные сказки, заставляла учить наизусть басни, а по вечерам, перед сном, повторять за ней слова молитвы. Аврору было легко занять. Она могла часами слушать рассказы, сидя на жаровне, будто на треножнике, с остановившимся взглядом, с полуоткрытым ртом, или слушать музыку, доносившуюся из соседней мансарды, — это играл сосед-флейтист на флажолете. Всегда потом она тосковала по этой жизни, полной ласки, очарования и бедности.

В 1808 году полковник Дюпен жил в Мадриде, он был адъютантом Мюрата. Он примирился в душе с Наполеоном; он по-прежнему ставил ему в упрек его любовь к льстецам — черту, недостойную великого человека; но, несмотря на все, он любил его, «Я его совершенно не боюсь, — говорил полковник Дюпен, — поэтому я чувствую, что он лучше того, кем он хочет казаться». До безумия ревнивая, Софи-Виктория боялась кокетства испанских красавиц и на восьмом месяце беременности поехала к мужу, взяв с собой маленькую Аврору. Дорога шла через враждебную страну и была очень трудной. У Авроры остался от всего этого путешествия в памяти только дворец Годои в Мадриде и крошечная адъютантская форма, в которую ее нарядили, к большому удовольствию Мюрата.

Морис Дюпен — своей матери, Мадрид, 12 июня 1808 года:Сегодня утром Софи разрешилась от бремени толстым мальчишкой… Аврора чувствует себя хорошо. Я куплю коляску, засуну всех в нее, и мы направимся в Ноан… Моя дорогая матушка, эта мысль переполняет меня радостью!..

Он ожидал какого-то небывалого счастья от этой первой встречи всех своих любимых и близких в родном доме. Но путь в Ноан был тяжел. Коляска ехала по полям сражений, с неубранными еще трупами; дети страдали от лихорадки и голода; они набрались в грязных харчевнях вшей, заболели чесоткой. У Авроры был жар, она лежала в коляске безжизненным комочком и пришла в сознание только во дворе Ноана. Ее встретила бабушка, которую она почти не знала; она с удивлением разглядывала ее бело-розовое лицо, завитой белый парик и маленький кружевной чепчик с кокардой. Госпожа Дюпен де Франкёй, властная и сердечная, послала свою сноху отдыхать после дороги, а девочку отнесла к себе в спальню и положила на свою кровать. Бабушкина кровать была похожа на похоронные дроги, у нее были такие же султаны из перьев по четырем углам и кружевные подушки. Аврора, никогда в жизни не видавшая такой красоты, решила, что попала в рай.

Бабушка отскребла детей дочиста и выловила всех вшей; Дешартр, в панталонах до колен и в белых чулках, произвел детям докторский осмотр. Аврора быстро поправилась, а новорожденный умер. Несколько дней спустя Морис, вывезший из Испании великолепную горячую лошадь Леонардо, разбился насмерть при выезде из Ла Шатра, наскочив ночью на груду камней. Сколько горя! И вот неожиданный случай свел вместе двух женщин с совершенно разными характерами, с разными привычками: «одна из них (бабушка) — светлая блондинка, серьезная, спокойная, сдержанная, благовоспитанная, покровительственно добрая; другая (мать) — брюнетка, бледная, пылкая, неловкая и застенчивая с людьми высшего света, но всегда готовая вспылить, ревнивая, страстная, сердитая и робкая, злая и добрая в одно и то же время…»

Бабушка внимательно присматривалась к матери — она спрашивала себя, за что ее сын мог так любить эту женщину. Но вскоре она его поняла. Это была артистическая натура: Софи-Виктория могла написать прелестное письмо, не зная орфографии, спеть арию, не зная сольфеджио, нарисовать что-нибудь, не имея представления о принципах рисования; у нее были руки феи, создававшие восхитительные шляпки, платья, руки, исправлявшие расстроенный клавесин. «Она бралась за все и все делала хорошо… Но у нее было отвращение к ненужным вещам; она тихо говорила: это игрушки старой графини…» В своей критике она бывала блистательна, говорила на развязном жаргоне парижского уличного мальчишки, и можно представить себе, какое удовольствие получала Аврора, слушая эти «едкие и живописные выражения».