Жорж Санд

Шопен никогда не имел поверенных. В переписке с его самыми близкими друзьями — доктором Матушинским, Гжималой, Фонтаной — чувствуется большая любовь, которая выражает себя скупо и сдержанно. Боясь резкости и грубости, он боится одновременно и откровенности, способной вызвать их. Он скрывает свою боль под маской добродушно-иронического отношения к самому себе; он горд и боится сочувствия, как оскорбления. Он не оставил ни дневников, ни писем, по которым можно было бы узнать историю его любви к Жорж Санд. В 36-м году он нашел ее антипатичной, через два года между ними возникает длительная связь.

Шум, обсуждения и сплетни, которые всегда с таким искусством умела поднимать Жорж Санд вокруг всех интимных и общественных событий своей жизни, были не только неприятными, но и мучительными для Шопена. Он любил ее и мало заботился об эффектности этой связи. Ценя и уважая ее творчество, он все-таки больше любил в ней Аврору Дюдеван, чем знаменитую Жорж Санд. Ему, как некогда Мюссэ, хотелось вынести свое чувство за пределы литературных салонов; ему хотелось любить для себя, а не для потомства и не для издателей корреспонденции великих людей.

Осенью 38-го года юг и солнце стали манить их прочь из Парижа. Морис, сын Жорж Санд, был малокровен, и доктора предписали ему перемену климата. Шопену с его начинающейся чахоткой север был вреден. Жорж Санд, матерински обеспокоенная здоровьем обоих, решила провести зиму на острове Майорке. Шопен, все еще озабоченный внешним декорумом своих отношений и соблюдением приличий, выехал через несколько дней после Жорж Санд, чтобы соединиться с ней в Перпиньяне. Там должно было начаться совместное путешествие, медовый месяц их любви.

Но путешествие, совершаемое в обществе двух подраставших детей, не могло уже носить характера легкомысленно-страстного бродяжничества, как это было с Мюссэ. Они были похожи скорее на мирно путешествующее буржуазное семейство. Да и сама Жорж Санд не мечтала более об острых переживаниях. Ей казалось, что в любви Шопена она обрела тихую пристань, а связь их рисовалась ей, как многолетнее ненарушимое благополучие. Связь оказалась действительно многолетней, но желанное благополучие и на этот раз бежало от нее. Под женственным образом Шопена скрывались черты мучительства и трагедии, которых Жорж Санд в своем наивном благодушии не сумела усмотреть.

«Я отправилась в путь главным образом под давлением жажды отдыха, которую тогда особенно резко ощущала. Так как в созданной нами жизни нам ни на что не хватало времени, я вообразила себе, что смогу отыскать тихое, одинокое убежище, где мне не придется ни писать писем, ни читать газет, ни принимать гостей, где я смогу не скидывать халата, где день будет тянуться двенадцать часов, где я смогу избавиться от обязательств светской жизни, оторваться от умственного беспокойства, терзающего нас всех во Франции, и где я смогу два года посвятить изучению истории и заниматься со своими детьми».

Так в своей книге «Зима на юге Европы» Жорж Санд объясняет причину и цель своего путешествия. Халат, с которым ей не хотелось расставаться в этом приюте вожделенного покоя, был ей необходим и для физического отдыха, и для творчества. На Майорке отсутствовали тревоги новых мод и новых идей, отсутствовали вечно куда-то зовущие друзья, известия приходили редко и впечатления, получаемые от них, смягчались дальностью расстояния и давностью их отправления. Дети, жизнь и здоровье которых так болезненно тревожили ее нежное материнство, были здоровы и находились с ней. Если не считать житейских забот, связанных с бытовым устройством в мало культурной чужой стране, забот, которыми Жорж Санд никогда не тяготилась, на Майорке она нашла целиком соединение тех условий, которые были необходимы для переломного момента ее творчества. Она хладнокровно сознала необходимость итогов перед вступлением в новую творческую полосу. Ее литературная деятельность имела восьмилетнюю давность, собрание ее сочинений составляло количественно целое литературное богатство, о качественных его достоинствах свидетельствовала ее прочная, установившаяся известность. И, однако, со своим тонким чутьем талантливого человека она ощущала невозможность сохранения прежних тем, дававших ей в течение стольких лет возможность с поразительной легкостью писать роман за романом и принесших ей славу первого борца за освобождение женщины. В вопросах социальных — покорная ученица своего века, одаренная исключительной способностью восприятия, чуждая всякой внутренней борьбы и бунтарства — она шла в ногу со своими современниками, ни на шаг не отставая от них и ни на шаг их не опережая. Ее бесстрастная рассудочность позволяла ей с хладнокровием опытной хозяйки выбирать идеи, убеждения и вероисповедания. Эти идеи и убеждения никогда не выхлестывались за те неощутимые пределы, где начинались трагизм, мученичество и протест. Ноганская помещица боролась с предрассудками своего класса, но борьба эта всегда оставалась в пределах советов и упреков, никогда не переходя в открытый разрыв со своим классом.