Жорж

«Дорогая Сара!

Да будет благословенно Ваше письмо! Это первое письмо, которое я получил от Вас, и хотя оно очень короткое, Вы сказали все, что я хотел знать: Вы меня не забыли, Вы любите меня, Вы принадлежите мне, как и я принадлежу Вам.

Я пойду к лорду Муррею в указанный Вами час. Будете ли Вы там? Об этом Вы умолчали. Увы! Радостные для меня новости могут исходить только из Ваших уст, так как единственное счастье в этом мире для меня — стать Вашим мужем. До сих пор я делал для этого все, что мог; все, что я буду делать впредь, направлено к той же цели. Будьте же твердой и верной, Сара, как буду тверд и верен я; но каким бы близким ни казалось Вам это счастье, я очень боюсь, что нам, прежде чем обрести его, придется пережить мучительные испытания.

И все же я убежден: ничто на свете не может противостоять могучей и незыблемой воле и глубокой и преданной любви. Будьте такой любовью, Сара, а я буду такой волей.

Ваш Жорж».

Написав письмо, он вручил его Мико-Мико, и тот, взяв бамбуковый шест с корзинами, привычным своим шагом отправился в Порт-Луи, разумеется, не без нового вознаграждения, столь им заслуженного за его преданность.

Жорж остался с Лайзой. Тот почти все слышал и все понял.

— Вы идете в город? — спросил он Жоржа.

— Да, — ответил тот.

— Это неосторожно, — заметил негр.

— Да, я знаю, но я должен идти, я был бы трусом в собственных глазах, если бы не пошел.

— Согласен, идите, но если в десять часов вас не будет на реке Латаний?..

— Значит, я арестован или мертв, тогда идите на город и освободите меня либо отомстите за меня.

— Хорошо, — произнес Лайза, — положитесь на нас.

И эти два человека, так хорошо понимавшие друг друга, что одного слова, одного жеста им было довольно, чтобы проникнуться взаимным доверием, расстались, ничего более не пообещав и не посоветовав друг другу.

В десять утра к Жоржу пришли осведомиться, будет ли он завтракать с отцом. Вместо ответа, Жорж направился в столовую: он был спокоен, как будто ничего не случилось.

Пьер Мюнье посмотрел на него с отеческой заботой, но, увидев, что сын его выглядит хорошо и приветствует отца с обычной улыбкой, успокоился.

— Хвала Господу, дорогое дитя! — воскликнул этот славный человек. — Наблюдая, как тебе несут одно письмо за другим, я боялся, что ты получил плохие известия, но твой вид успокаивает меня, значит, я ошибся.

— Вы правы, дорогой отец, — отвечал Жорж, — все идет хорошо, восстание начинается сегодня вечером, в условленный час, а эти посланцы принесли мне два письма, одно от губернатора — он назначил мне свидание сегодня на два часа, другое от Сары — она говорит мне, что любит меня.

Пьер Мюнье был потрясен. Впервые Жорж рассказал ему о восстании негров и о своей дружбе с губернатором; Пьер Мюнье краем уха слышал об этом, но был поражен до глубины души, узнав, что его возлюбленный сын Жорж вступил на такой путь.

Он пробормотал какие-то возражения, но Жорж остановил его.

— Отец! — воскликнул он с улыбкой. — Вспомните тот день, когда вы проявили чудеса храбрости, как вы освободили добровольцев, захватили знамя, а знамя это отнял у вас господин де Мальмеди; в тот день вы предстали перед врагом — великий, благородный, но, впрочем, таким вы всегда будете встречать опасность. Тогда я поклялся, что настанет день, когда отношения между людьми будут справедливыми; день этот наступил, и я не нарушу данной мною клятвы. Бог рассудит спор между рабами и господами, между слабыми и сильными, между мучениками и палачами — вот и все!

Пьер Мюнье, обессиленный, словно на него навалилась вся тяжесть мира, не возражал, слушая пылкие слова сына, и сидел подавленный, удрученный. Жорж приказал Али седлать коней, а затем, спокойно закончив завтрак и с грустью взглянув на отца, поднялся, чтобы уйти.

Старик встал, дрожа, и протянул руки к сыну.

Жорж устремился к нему, и лицо его осветилось сыновней любовью, которую он обычно скрывал. Он прижал к груди благородную голову отца и несколько раз поспешно поцеловал его седые волосы.

— Сын мой! Сын мой! — воскликнул Пьер Мюнье.

— Отец! Вам будет обеспечена почитаемая всеми старость, или же я лягу в кровавую могилу. Прощайте!