Жозеф Бальзамо. Том 1

При этих словах по его умному и просветленному лицу разлилась невыразимая поэтическая грусть.

Затем, опираясь на палку, он встал и заговорил уже веселее:

— А теперь, когда вы нашли себе место, не поможете ли мне пополнить мой ящик растениями? У меня есть с собой серая бумага, на которой мы сможем разобрать наш урожай. Кстати, вы, быть может, хотите есть? У меня остался хлеб.

— Давайте прибережем его для обеда, сударь.

— Тогда съешьте хотя бы черешню, она будет нам только мешать.

— Это — с удовольствием. Но позвольте, я понесу ящик — вам будет легче, к тому же я привычен ходить, и ноги у меня устанут не так скоро, как ваши.

— Глядите-ка, вы принесли мне удачу — вон там я, кажется, вижу vicris hieracioides, который тщетно искал все утро, а у вас под ногой — осторожно! — cerastium aquaticum. Нет, нет, не трогайте! Мой юный друг, вы еще не умеете собирать растения: первое еще слишком влажно, чтобы его брать, а второе еще не вполне развилось. Когда мы в три часа пойдем назад, то вырвем vicris hieracioides, а cerastium можно брать только через неделю. Кроме того, я хочу показать, как он растет, одному моему ученому другу, которого буду просить взять вас под свое покровительство. А теперь в путь — ведите меня туда, где вы видели папоротники.

Жильбер двинулся первым, его новый знакомый последовал за ним, и вскоре они скрылись в лесу.

44. ГОСПОДИН ЖАК

В восторге от удачи, которая в отчаянные минуты всегда приходила ему на помощь, Жильбер шагал, время от времени оборачиваясь, чтобы взглянуть на этого необычного человека, потратившего так мало слов, чтобы сделать его сговорчивым и уступчивым.

Молодой человек привел своего знакомца туда, где и в самом деле росли великолепные представители папоротников. Старик пополнил ими коллекцию, и они пустились на поиски новой добычи.

Оказалось, что Жильбер сведущ в ботанике больше, чем он полагал. Выросший среди лесов, он, как и его друзья-мальчишки, знал все лесные растения, но только под их общепринятыми названиями. И вот, увидев знакомое растение, Жильбер называл его, а старик сообщал, как оно именуется на языке науки, после чего молодой человек пытался повторить греческое или латинское слово, порою коверкая его. Тогда незнакомец принимался разбирать трудное слово, в результате чего Жильбер запоминал не только название растения, но и значение греческого или латинского слова, которым нарекли его Плиний[125], Линней[126] или Жюсьё[127].

Время от времени молодой человек сетовал:

— Как жаль, сударь, что я не могу зарабатывать свои шесть су, целыми днями занимаясь с вами ботаникой! Клянусь, я не отдыхал бы ни секунды, да и шесть су мне ни к чему — куска хлеба, каким вы меня сегодня угостили, мне хватило бы на целый день. Я напился из родника, вода в котором не хуже, чем в Таверне, а этой ночью выспался под деревом лучше, чем под крышей великолепного замка.

Незнакомец с улыбкой возражал:

— Друг мой, придет зима, растения засохнут, родник замерзнет, а в оголившихся деревах загудит свирепый ветер, а не легкий зефир, что сейчас чуть колышет листву. Вам понадобится кров, одежда, очаг, а ваших шести су в день не хватит на жилье, дрова и платье.

Жильбер вздыхал, срезал очередные растения и задавал новые вопросы.

Так, обойдя леса Оне, Плесси-Пике и Кламарсу-Медон, они провели большую часть дня.

По своему обыкновению Жильбер быстро встал на короткую ногу со своим спутником. Старик же необычайно ловко выпытывал его, однако Жильбер, недоверчивый, осмотрительный и робкий, старался открыть собеседнику как можно меньше.

В Шатийоне незнакомец купил хлеба и молока и без особого труда заставил своего спутника принять участие в их съедении, после чего они двинулись в сторону Парижа, так что Жильбер смог войти в город еще засветло.

При одной мысли о том, что он вскоре окажется в Париже, сердце Жильбера начинало биться чаще, и он даже не пытался скрывать свои чувства, когда с холмов Ванвера увидел церковь святой Женевьевы, Дом Инвалидов, собор Парижской богоматери и необъятное море домов, чьи волны накатывались на склоны Монмартра, Бельвиля и Менильмонтана.

— О Париж! Париж! — прошептал он.

— Да, Париж, скопище домов, средоточие зла, — откликнулся старик. — Если бы все страдания, скрытые в его стенах, могли выйти наружу, вы бы увидели, что каждый его камень источает слезы либо красен от крови.

Жильбер умерил свои восторги, которые, впрочем, стали несколько затихать и сами собой.

Они вошли в город через заставу Анфер. В предместье было грязно и смрадно; на носилках несли в лазарет больных, полуголые дети играли среди отбросов с собаками, коровами и свиньями.

Лицо Жильбера помрачнело.

— Вы находите это отвратительным, не так ли? — спросил старик. — Придет время, и вы даже таких картин больше не увидите. Ведь свинья или корова — это все же богатство, ребенок — все же радость. Что же до грязи, то она останется, ее вы найдете всегда и всюду.

Жильбер был уже готов воспринимать Париж в мрачном свете, поэтому спокойно отнесся к картине, нарисованной ему спутником.