Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

Надеясь, что с Максименом повезет больше, г-н де Богарне в свою очередь допрашивает его, но раб, несмотря на врученные ему пятнадцать золотых, отказывается повторить «напраслину», которую он, как считает Александр, нарассказал г-же де Ла Туш. Тем не менее Александр верит измышлениям своей любовницы, повторенным также г-жой де Тюрон, которую, кстати, ее муж держит взаперти с тех пор, как ему стало известно о ее неверности. Г-н де Богарне допрашивает тетку Розетту, чьи ответы звучат, видимо, весьма двусмысленно. Намеки этой неуживчивой, сварливой, обозленной безбрачием поневоле особы на поведение «современных девушек» лишь усугубляют положение. У нее настолько скверный характер, что именно в связи с ней родилось выражение, что и сегодня еще употребляется в Труаз-Иле в знойные предгрозовые дни:

— Нынче день госпожи Таше.

Расследование побуждает Александра собирать даже нелепые слухи, которые должны были бы доказать ему абсурдность обвинений, выдвигаемых против его жены, Так, например, его пытаются убедить, что маленький Евгений — сын многих офицеров Мартиникского полка, в то время как он родился спустя два года после отъезда Розы с Антил!

Тем не менее 8 июля 1783 муж пишет жене такое немыслимое письмо: «Невзирая на отчаяние в душе, невзирая на ярость, которая меня душит, я сумею совладать с собой, сумею холодно сказать вам, что вы в моих глазах — самая презренная тварь; что мое пребывание в этих краях позволило мне узнать правду о вашем отвратительном поведении здесь; что мне известны основные подробности ваших романов с г-ном де Б., офицером Мартиникского полка, а затем с г-ном д'Эрё, отплывшем на „Цезаре“; что я знаю и к каким средствам вы прибегали для удовлетворения своих желаний, и людей, облегчавших вам ваши затеи; что Брижитта получила свободу в обмен на молчание; что теперь уже умерший Луи тоже был посвящен в ваши секреты… Итак, притворяться больше нет времени, и, раз уж мне известно все в подробностях, вам остается одно — честно признаться во всем. Я не требую от вас раскаяния — вы на него неспособны: у женщины, которая открывает объятия любовнику, когда тот готовится к отъезду, а она знает, что предназначена другому, нет души; она последняя из тварей на этой земле. Только вы в состоянии были обманывать всю свою семью и обречь на позор и срам другую, в которую недостойны были войти. Что — после стольких проступков и вин — остается мне думать о размолвках, омрачавших, как тучи, нашу семейную жизнь? О последнем ребенке, появившемся на свет через восемь месяцев и несколько дней после моего возвращения из Италии? Я вынужден признать его своим, но, клянусь озаряющим меня небом, он — от другого, и в жилах у него чужая кровь. Он никогда не узнает о моем позоре и — даю в этом клятву — никогда не заподозрит, что он плод прелюбодеяний: я должным образом позабочусь и о его воспитании, и о его устройстве в жизни, но вы понимаете, как я должен опасаться повторения чего-либо подобного в будущем. Итак, вы поступите следующим образом: поскольку я никогда больше не дамся в обман, а вы женщина, способная уверить окружающих, что мы с вами продолжаем жить под одной кровлей, благоволите по получении моего письма немедленно переселиться в монастырь; это мое последнее слово, и ничто не заставит меня изменить решение, Вы, конечно, будете все отрицать, поскольку лгать с детства вошло у вас в привычку, но в душе бы сознаете, что уличены и получили то, что заслужили… Поэтому рассматривайте позор, который покроет и вас, и меня, и наших детей, как небесную кару, заслуженную вами и дающую мне право на сострадание как с вашей стороны, так и со стороны всех порядочных людей.

Прощайте, сударыня, я пришлю вам дубликат этого письма, и два его экземпляра будут последними посланиями вашего отчаявшегося и несчастного мужа.

P.S. Сегодня я отбываю на Сан-Доминго и рассчитываю приехать в Париж в сентябре или октябре, если только мое здоровье выдержит тяготы такого путешествия, усугубляемые моим ужасным душевным состоянием. Надеюсь, что после этого письма не увижу вас больше в своем доме, и хочу предупредить, что вы найдете во мне настоящего тирана, если со всей пунктуальностью не выполните то, что я вам приказал».

Это обвинительное заключение вверено г-же де Ла Туш де Лонпре, возвращающейся во Францию. Она путешествует в обществе графа Артура Диллена^[32], сперва занявшего место Александра в ее сердце, а потом женившегося на ней.

Г-н де Богарне оказывается одновременно покинут и любовницей, и женой, продолжающей хранить необъяснимое молчание.

Нетрудно представить себе реакцию Розы на мужнее письмо, Была ли хотя бы доля правды в упреках, брошенных Александром жене? Быть может, все сводилось к каким-либо неосторожным поступкам девушки, раздутым не пожалевшей золота г-жой де Ла Туш де Лонпре? Повторим однако: там, где речь идет о будущей Жозефине, мы вправе предполагать, что не бывает дыма без огня, даже если этот огонь и не превратился в пожар.