Жребий

Бен начал, напряженно размышляя и стараясь держать в уме Десять заповедей в качестве этакого сортирующего экрана. Но легче от того, что он рассказывал, не становилось. Чувства очищения не было вовсе — только неясное смущение, сопровождавшее раскрытие Беном незнакомцу недобрых тайн своего бытия. И все-таки он понимал, как такой обряд превращается в жгуче-захватывающую привычку, как процеженное спиртовое растирание для пьяницы-хроника или спрятанные за неплотно прилегающей доской в ванной похабные картинки для мальчишки-подростка. В исповеди было нечто средневековое, отвратительное, как в ритуальном акте рвоты. Бен обнаружил, что вспоминает сцену из бергмановской «Седьмой печати»: толпа оборванных кающихся грешников проходит по городу, пораженному черной чумой, и в кровь бичует себя березовыми прутьями. Такое самообнажение рождало в Бене ненависть (но солгать этот упрямец себе не позволил бы, хотя ложь могла получиться вполне убедительной), отчего цель этого дня становилась реальной в последнем смысле, и убедительной), отчего цель этого дня становилась реальной в последнем смысле, и Бен буквально видел написанное на черном экране своего мозга слово «вампир» — не так, как пишут в фильмах ужасов, а маленькими аккуратными буковками, предназначенными для вырезания на дереве или выцарапывания на свитке. В тисках чуждого обряда молодой человек чувствовал себя беспомощным, оторванным от своей эпохи — исповедальня могла бы быть прямым пневмопроводом в те времена, когда вервольфы, инкубы и ведьмы были той частью внешней тьмы, с которой мирились, а церковь — лишь маяком света. Бен впервые в жизни ощутил медленный, вселяющий ужас пульс разбухающих столетий. В первый раз собственная жизнь представилась ему искоркой, тускло поблескивающей в конструкции, которая при внимательном рассмотрении могла свести с ума кого угодно. Мэтт не говорил им, что отец Каллахэн убежден, будто его церковь — Сила, но теперь-то Бен мог догадаться сам. Он чуял присутствие Силы в этой вонючей коробчонке. Сила вламывалась к нему, оставляя нагим и презренным, и Бен чувствовал это лучше всякого католик, привыкшего к исповеди с младых ногтей.

Когда Бен вышел наружу, его опахнул благодатный свежий воздух из открытых дверей. Он провел ладонью по шее, и, когда отнял руку, та оказалась мокрой.

Появился Каллахэн.

— Еще не все, — сказал он.

Бен без единого слова вернулся внутрь, но колен не преклонил. Каллахэн назначил ему епитимью — десять «Отче наш» и десять «Радуйся, Мария».

— А эту я не знаю, — сказал Бен.

— Я дам вам карточку с текстом молитвы, — ответил голос из-за шторки. — Сможете повторять про себя по дороге в Камберленд.

Бен помялся.

— Знаете, Мэтт был прав. Когда говорил, что это окажется труднее, чем мы думаем. Раньше, чем дело будет кончено, мы изойдем кровавым потом.

— Да? — откликнулся Каллахэн.

Вежливо? Или просто с сомнением? — Бен не мог решить. Он опустил глаза и увидел, что еще держит коробочку от мятных леденцов. Судорожно сжав пальцы, он превратил ее в нечто бесформенное.

10

Около часу дня они влезли в большой бьюик Джимми Коди и тронулись в путь. Все молчали. Отец Дональд Каллахэн ехал в полном облачении — сутане, стихаре и белоснежной столе с пурпурной каймой. Каждому он дал небольшой пузырек со святой водой из священной купели и каждого благословил крестным знамением. На коленях священник держал небольшую серебряную дарохранительницу с несколькими кусочками Святого причастия. Сначала они остановились в Камберленде у конторы Джимми. Оставив мотор работать вхолостую, доктор пошел к себе и вернулся в мешковатой спортивной куртке, которая скрывала массивный револьвер Маккаслина. В правой руке Джимми нес обычный молоток.

Бен, до некоторой степени увлеченный этим зрелищем, уголком глаза заметил, что Марк с Каллахэном тоже уперлись глазами в молоток. У того была вороненая стальная головка и дырчатая резиновая рукоятка.

— Что, страшненький? — заметил Джимми.

Бен задумался, как воспользуется этим молотком против Сьюзан, вгонит ей между грудей кол — и почувствовал, что желудок медленно переворачивается, наподобие самолета, неторопливо выполняющего «мертвую петлю».

— Да, — сказал он и облизал губы. — Что страшненький, то страшненький.

Они доехали до камберлендского «Стой. Купи.». Бен с Джимми пошли в супермаркет и забрали весь выставленный на прилавок овощного ряда чеснок — двадцать коробок серовато-белых луковиц. Девушка-контролер подняла брови и сказала:

— Слава Богу, ребята, я с вами нынче вечером не еду.

Выходя, Бен лениво проговорил:

— Интересно, почему чеснок так здорово действует на вампиров? Что-то библейское, или же древнее проклятие, или… — Подозреваю, что это аллергия, — ответил Джимми.

— Аллергия?

Захвативший конец разговора Каллахэн попросил повторить его. Они тем временем ехали к цветочному магазину «Северная красотка».

— О да, я согласен с доктором Коди, — сказал он. — Вероятно, дело в аллергии… если чеснок вообще срабатывает, как отпугивающее средство. Помните, это еще не доказано.