Жребий

В шестьдесят восьмом Реджи семь месяцев провел во Вьетнаме (тот год оказался очень тяжелым для попавших в Нам американских парней), так что пороху он нюхнул. В те дни на переход от сна к яви уходило не больше времени, чем на то, чтобы хрустнуть пальцами или щелкнуть выключателем: только что ты был камень камнем, и вот уже бодрствуешь в темноте. Почти сразу, как их переправили по морю домой, эта привычка Реджи отмерла, чем он втайне гордился. Бог свидетель, он —не автомат. Нажмете кнопку "А" — Джонни проснется, нажмете кнопку "Б" — Джонни прикончит несколько косоглазых Но сейчас сонная одурь, набившая голову ватой, слетела с Реджи безо всякого предупреждения, как кожа со змеи, он озяб и заморгал.

Снаружи кто-то был. Скорей всего, мальчишка Брайант, пьяный в стельку и при пушке. Готовый победить или умереть за прекрасную деву.

Реджи направился в гостиную и подошел к дальней стене, где над декоративным камином висели ружья. Света он не зажигал, отлично зная дорогу на ощупь. Сняв со стены двустволку, Реджи переломил ее, и на меди тускло блеснул падающий из коридора свет. Реджи вернулся к дверям гостиной и высунул за порог голову. Мерный, но неритмичный монотонный стук продолжался.

— Валяй, заходи, — позвал Реджи Сойер.

Грохот прекратился.

Наступила долгая пауза, потом дверная ручка очень медленно повернулась. Дверь открылась. За ней стоял Кори Брайант.

Сердце Реджи на секунду остановилось. На Брайанте были те же шмотки, в которых Реджи выкинул его из дому, только теперь все было мятым, в грязных пятнах. К штанам и рубашке прицепились листья. Полоска грязи поперек лба подчеркивала бледность.

— Стой, где стоишь, — велел Реджи, поднимая дробовик и щелкая предохранителем. — На этот раз игрушка заряжена.

Но Кори тяжело шагнул вперед, не сводя с лица Реджи тусклых глаз, выражавших кое-что похуже ненависти, и облизнул губы выскользнувшим изо рта языком. С башмаков Кори на пол коридора облетали комки густой, раскисшей от дождя липкой грязи. Было в этом шаге что-то непрощающее, безжалостное, оставляющее у наблюдателя впечатление холодной, страшной беспощадности. Покрытые коркой грязи каблуки топали по полу. Их было не остановить никаким приказом, не задержать никакой мольбой.

— Еще два шага, и я тебе башку снесу, мать-перемать, — жестко и сухо выговорил Реджи. Парень не был пьян — хуже, он съехал с катушек. Реджи неожиданно ясно понял, что придется его застрелить. — Стой, — повторил он, однако небрежно, как бы между прочим.

Кори Брайант не остановился. Он не сводил с лица Реджи глаз, искрившихся мертвой алчностью, как у чучела лося. Каблуки зловеще стучали по полу.

За спиной у Реджи взвизгнула Бонни.

— Вали в спальню, — велел Реджи и шагнул в коридор, чтобы стать между ними. Теперь их с Брайантом разделяла всего пара шагов. Вялая белая рука потянулась, чтобы ухватить стволы «стивенса».

Реджи спустил оба курка.

В узком коридоре прозвучал громовой удар выстрела. Из обоих стволов вырвались язычки пламени — и пропали. Воздух пропитался запахом жженого пороха. Бонни снова пронзительно завизжала. Рубашка Кори почернела, превратилась в клочья, развалилась. И все же, когда она, лишившись пуговиц, обнажила рыбью белизну груди и живота, те невероятным образом оказались неповрежденными. У Реджи остановился взгляд — ему померещилось, будто на самом деле плоть была не плотью, а чем-то нематериальным, вроде кисейной занавески.

Потом ружье вышибли у Реджи из рук, точно он был ребенком, а самого схватили и швырнули о стену с такой силой, что зубы выбили дробь. Ноги отказались держать Реджи, и он, оглушенный, свалился на пол. Брайант прошел мимо него к Бонни. Съежившись у косяка, она все равно не отрывала от лица Кори глаз, в которых Реджи сумел разглядеть жар.

Кори оглянулся и усмехнулся Реджи той широкой улыбкой-полумесяцем, какой встречают туристов в пустыне коровьи черепа. Бонни тянула к нему дрожащие руки. Сменяя друг друга, как солнечный свет сменяет тень, по ее лицу пробегали вспышки ужаса и похоти.

— Милый, — проговорила она. Реджи закричал.

32

— Эй, — сказал шофер автобуса, — Хартфорд, Мак. Каллахэн посмотрел в широкое окно на незнакомую местность. В сочившемся с неба первом утреннем свете пейзаж казался еще более чужим. Должно быть, в Уделе они сейчас возвращаются в свои норы.

— Я знаю, — ответил он.

— Стоянка двадцать минут. Хотите сходить съесть сэндвич, или что другое?

Каллахэн выкопал забинтованной рукой из кармана бумажник и, чуть не выронил его. Странное дело — теперь обожженная рука почти не болела, только потеряла чувствительность. Лучше бы болела. Боль, по крайней мере, вещь реальная. Во рту держался вкус смерти — идиотский мучнистый вкус, как от гнилого яблока. И все? Да. Довольно скверно.

Он подал шоферу двадцатку:

— Не возьмете мне бутылочку?

— Мистер, правила…

— А сдачу, разумеется, оставьте себе. Пинта будет в самый раз.

— Мистер, мне ни к чему, чтоб в моем автобусе кто-то фортеля выкидывал. Через два часа мы будем в Нью-Йорке. Можете получить то, что хотите, там. Что душе угодно.