Жребий

— Мужик лет сорок-сорок пять. Среднего роста. Слегка курчав. С калининской козлиной бородкой. Подхрамывает на правую ногу. В одежде предпочитает серые и чер-ные цвета. Когда в споре раздражается, переходит на легкий фальцет. Что еще характер-ного? Глаза такие у него… буравчики. Неприятно колючие. Демагог… Наверное, доволь-но. Похож?

— Ты знаешь, — сказала она, — к удивлению, калининская бородка и нога совпа-дают. Все остальное как-то не выделялось в нем.

— Он, подлец, он! — с торжествующей злостью говорил Нетудыхин. — Нутром чувствую, что это он. Скажи, а каких-то чепе у вас не случалось при нем? Или после его отъезда?

— Да нет как будто бы, все нормально. Впрочем, не совсем нормально. Накануне его отъезда у нас покончил с собой иммунолог. Отравился цианистым калием. Но он во-обще был человек со странностями.

— Значит, у этого типа были здесь еще какие-то дела, — сказал Нетудыхин.

— Не верю я в это, Тима. Мало ли что за совпадения могут обнаружиться среди двух мужчин. Это просто случайность. Нельзя на нее полагаться.

— А совпадение имени, отчества и фамилии — случайность? У него фантазии на большее не хватило. Да он и не предполагал, что его здесь засекут.

— Не знаю, Тима. Я в растерянности, честное слово.

— Ладно, подождем. Я тебе докажу реальное существование этого подонка.

— Как ты докажешь?

— Докажу. — Помолчали. Потом он вдруг спросил: — Ты можешь достать сейчас у кого-нибудь магнитофон?

— Зачем?

— Ты мне не задавай вопросы. Я тебя спрашиваю, можешь или нет? На пару ча-сов.

— Есть тут у одних знакомых медиков.

— Тогда одевайся. Пошли.

— Куда?! — удивилась она.

— На вокзал. Я по дороге тебе все объясню.

Он завелся. Ни о каком продолжении обеда уже не могло быть и речи. Пришлось отставить стол, закрыть окна и следовать с ним на вокзал. При всем том ее поражала в нем совершенная искренность и страстное желание доказать свою правоту.

Открыв автоматическую камеру хранения, он вынул оттуда портфель и большую картонную коробку.

— Держи, — сказал он. — Это тебе. Может, это и не то, что надо, но другого я, ей-богу, придумать не смог.

— Что это? — спросила она, принимая коробку.

— Я там. А внизу он. Вернее, мы с ним вместе.

Он говорил неопределенностями, и Кока совсем стала теряться: кто я и кто он?..

На обратном пути зашли к ее знакомым. Те без всяких оговорок заимствовали им "Яузу-5", даже предложили две бабины с танцевальной музыкой. Нетудыхин, улыбаясь, принял их и поблагодарил столь догадливых людей. Конечно, они сегодня будут обяза-тельно с Кокой танцевать…

Дома, распаковав коробку, он вручил ей большую плюшевую собаку.

— Это я, — прокомментировал он. — Такой, знаешь, ушастик-дуралей с серыми глазами-пуговицами.

— Боже, какая прелесть! — воскликнула она, целуя пса в нос. — Замечательная собака! Гав! Гав! Тимошке будет напарник.

— Ну да, — сказал он, — еще чего не хватало — дружить с этим уркой!

— Да перестань ты, Тима! Они непременно поладят, — сказала она, водружая пса на спинку дивана.

Нетудыхин ничего не ответил. Достал со дна коробки бабину, подключил магни-тофон в сеть.

— Садись, — предложил ей. — Слушать придется долго. Это наш последний с ним разговор. Что непонятно, потом спросишь.

Нажал на клавишу "воспроизведение". Запись пошла. Сам лег на диван.

Несколько раз в процессе слушания она порывалась его о чем-то спросить, но он жестом руки останавливал ее: потом, потом. Многое ей было непонятно, потому что где и в какой обстановке производилась запись, она себе не представляла. К тому же и каче-ство записи оставляло желать лучшего.

По второму заходу пришлось ему внести разъяснения. Теперь запись прокручива-ли кусками. Кока совсем притихла и слушала Нетудыхина в состоянии какой-то пришиб-ленности.

Когда было закончено и второе прослушивание, с глазами, полными удивления, она сказала ему:

— А знаешь, Тима, голос его действительно очень похож на голос нашего Тихона Кузьмича.

— Наконец-то! — обрадовался Нетудыхин. — Я рад, что ты мне начинаешь ве-рить!

— Но я же не верю, не верю! — вдруг взорвалась она. — Не могу поверить!

— Ну, что ж, — сказал он с досадой. — Прими тогда все это за сказку, но не по-дозревай меня в сумасшествии. Мне это больно.

Помолчали. Она спросила:

— Что было дальше?

— Дальше было появление моего портрета и арест.

Ей вдруг пришла в голову дикая мысль: это розыгрыш. Он это придумал, чтобы проверить ее, пойдет ли она за ним больным или откажется от него. Ведь он ужасно рев-нив. А запись разговора по заготовленному тексту он разыграл с каким-то другом… По-том эта мысль показалась ей уж слишком издевательской. И она опять сникла.

— Что же теперь делать? — спросила она.

— Думать! — сказал он. — И главное — не паниковать! Давай подвинем стол и продолжим наш обедоужин. Помоги мне.

Ни пить ни есть ей не хотелось.

За окнами темнело. Наступала ночь. На небе загорались первые звезды.