Жребий Кузьмы Минина

   — Не к спеху дело! Земска изба ежедень отперта, туда несите, — опасаясь, как бы кого не зашибли в давке, принялся уговаривать возбуждённый народ Кузьма.

Но его не слушали. И стоял он, осыпаемый монетами, чуть не плача от радости: не подвели его нижегородцы.

Скручивал с пальца тугой перстень стольник Львов. Известная в Нижнем богатая вдовица вынимала из ушей серьги с адамантами. Доставали кошели торговые люди. Растерянный посадский бедняк шарил по своей ветхой сермяге, напрасно ища хоть какую-нибудь завалящую медь, и наконец ткнулся пальцами в нательный крест, рванул гайтан. Никто не хотел быть хуже других...

Долго не расходилась толпа. Долго не смолкала буйная разноголосица. И тянулись к Кузьме руки с бессчётными дарами: самоцветами, складнями, жемчужными нитями, зеркальцами, бляхами, поясами, обручами, монистами. Он едва успевал примечать, кто и что давал помимо назначенного обложения. Да отступился. Нечего напоказ вести счёт людскому бескорыстию. Непристойно то, постыдно, не по-русски.

3

У кого казна — у того и кормило. Казна была у Кузьмы. И уже не у дьячих дверей толпился служилый люд, а поглядывал на земскую избу. Минину благоволил стольник Львов, подпирали его имущие торговцы, за него безоговорочно встали посады, потянулось к нему и захудалое поместное дворянство, которое крайне нуждалось в деньгах. Даже Алябьев, скинувший с себя бранные доспехи и помышлявший только о покое, зная Кузьму по муромскому походу, отзывался о его почине с изрядной похвалой. Приехав из-под Москвы, из таборов, сразу принял сторону посадского старосты ретивый Ждан Болтин. Ему по душе пришлась твёрдая решимость Минина не смыкаться с Заруцким, а противопоставить ему новое ополчение, и он с готовностью принялся сбивать дворянские силы.

Вот тогда-то и всполошился честолюбивый Биркин. Всё кругом учинялось помимо него. И стряпчему было невмоготу уступить первенство: дело, которое он замышлял, должно вершиться только им и никем другим. Преодолевая неприязнь к мужицкому старосте, Биркин сам заявился в земскую избу.

Уже давно свечерело, башни и прясла кремля окутались густыми сумерками, темь слила воедино тесные торговые ряды, а Кузьма с Болтиным всё ещё сидели за столом, толкуя о своих заботах: они ожидали посланцев из Арзамаса от смолян, которые могли прибыть с часу на час.

Войдя к ним, стряпчий невольно покривился: обожгла самолюбие дружеская близость столь разных по достоинству людей. Однако его улыбка из презрительной мигом обратилась в приветливую, и он протянул через стол замусоленный, потрёпанный свиток.

   — Разрядные списки. Вам без них туго станется. А у меня тут поимённо всё наличное дворянство уезда. Не пропадать же трудам втуне.

Неузнаваем был Биркин — само вежество и благочиние. Кузьма сперва насторожился, нет ли подвоха, но, вспомнив совет Пожарского воспользоваться помощью опытного стряпчего, не стал вникать, почему внезапно переменился заносчивый недоброжелатель.

   — Удружил ты нам, Иван Иваныч, на совесть, — мягко сказал он. — Пра, обнадеялися уж. Честь и хвала тебе. Садись-ка с нами, помудруем. С твоей разумной головой дело куда спорее двинется.

Нисколько не лукавя, Минин польстил стряпчему. Довольный таким оборотом, Биркин примостился рядом с Болтиным и, видя, что беседники сидят в распахнутой одежде, вольно, тоже расстегнул верхние пуговицы кафтана. Будто бы тем хотел показать, что чиниться не намерен и будет блюсти равенство. И правда, в чужой монастырь со своим уставом соваться не след.

   — Незадача, язви её, с войском-то покуда, — открыто поделился Болтин со стряпчим своей досадой.

Его пружинистому ладному телу неудобно было за столом, вскочить бы да в седло, и Болтин, ясноглазый, сухолицый, упирался в стол руками, словно порывался оттолкнуть его. Стряпчий про себя самодовольно отметил: в сече дворянчик может быть и первым, а в хитроумных делах едва ли.

   — Да, незадача, — повторил Болтин. — И полтыщи служилых с уезда не набирается, а и те полтыщи, правду молвить, с челядью. Вывелися люди. Впору наёмну силу с порубежий кликать.

   — Велик ли оклад служилым сулите? — уводя успокоенный взгляд от Болтина, полюбопытствовал Биркин, обратившись к Кузьме.

   — По известной мере. Такожде.

   — Не прельстятся служилые. У всех нужда выше головы. А траты непосильны. А цены высоки. Гораздо больше надобно...

В тусклом колеблющемся свете единственной свечи плоское совиное лицо стряпчего обрело мягкость и не казалось зловещим. Говорил Биркин толково.

   — Ладно, — кивнул Кузьма. — Лучшим, что в полках будут, и по тридесят рублёв потщимся наскрести, иным — вполовину того.

   — Ого! Твоя казна, староста, обильней царской.

   — Не моя она — мирская.

   — Пусть мирская, — постарался скрыть Биркин своё недовольство укорной для него щепетильностью Кузьмы. — С ней мы и Волгу вспять поворотим.