Жребий Кузьмы Минина

Не жалея лошади, колесил Ерофей по городу вдоль и поперёк, тряслась его нагруженная поминками нижегородских жёнок телега по мощённым расщепистыми брёвнами улкам. Тесно было вокруг от народу, суматошно от криков и толкотни у торговых рядов, скученно у причалов. Право, не вся ли Русь кишела тут, пусть по единому человеку из каждого града, — не вся ли? Мелькали среди привычных одежд и бараньи шапки с алым верхом украинных[76] казаков, и пышное — с лентами, галунами и прорезями — убранство иноземцев.

Вытягивал Подеев бурую жилистую шею, выглядывая в пёстром скопище родных ему нижегородцев, но, увы, никого покуда выглядеть не мог: напрочь затерялся свой брат нижегородец в многолюдстве.

Угораздило старика попасть в Ярославль, когда Пожарским был объявлен общий сбор войска и когда тут перемещались и перемешивались полки.

Но Ерофей был упрям.

Сперва вёл нужные расспросы у земской избы, после у воеводской, затем стал соваться к подьячим в заведённые земством приказы — Разрядный да Поместный, Посольский да Монастырский, где, как он прознал, вседневно бывает Минин, ибо всех, кого бояре и начальные люди сообща назначают на воеводства в города, наделяют поместьями либо отправляют с посольствами, нужно по приказным спискам снаряжать то кормами, то ратной снастью, то скарбом, то деньгами, то всем кряду. Уже отчаявшись, сыскал старик Кузьму вовсе не в приказах, а близ Волги у ополченских хранилищ — рубленных из крепкого зрелого лесу торговых амбаров да складов, что покладистыми с некоторых пор ярославскими купцами были отданы для войсковых нужд.

Минин беседовал с прибывшими из Подмосковья украинными атаманами. Напротив работные люди нагружали подводу разным добром для казачьей депутации: сукнами, обувью, сёдлами, попонами — всей новой справой.

В глазах у атаманов стояли слёзы.

   — Отак добро будет, — умилялся один из них, костистый, сурового обличья, с кудерявой чуприной из-под шапки.

   — Добре, добре, — приговаривал другой, оглаживая сивые усы.

Атаманы были посланцами от вольного украинного казачества, что, придя недавно с южных земель, примкнуло к войску Трубецкого и Заруцкого. Однако худо одетых и снаряженных ратников в подмосковных станах встретили неласково, стали задирать да теснить. Подивившись такому приёму, казачье товарищество направило свою депутацию в Ярославль, чтобы найти тут поддержку. Пожарский с Мининым не только приветили казаков, но, видя их нужду, сговорились выделить им обновы из ополченских припасов. Под приглядом Кузьмы и грузилась теперь подвода.

Увидев невесть откуда взявшегося Подеева, Минин приятельски кивнул ему, прося обождать. И хоть ничем особым не выдал удивления Кузьма, старик понял, что тот немало поразился его приезду и обрадовался — затрепетали сошедшиеся на переносье брови, распрямились.

Подеев отвёл в сторонку лошадь и, поправляя упряжь, как бы между делом стал прислушиваться к завязавшемуся невдалеке занятному разговору. Атаманы рассказывали Минину, как сподручники Заруцкого поносят ярославское ополчение, которое-де и собралось для того, чтобы воевать с казаками, а не с ляхами.

   — Враки, пустые домыслы, — неторопливо и степенно изъяснял Минин. — Нам супротив казаков воевать не с руки. Лиходейство Заруцкого — тут едина помеха. Вон под Угличем полтора десятка казачьих атаманов со всеми своими станицами к нам перешли. А чего б им перемётываться, коль за врагов бы нас почли? Пошто православным враждовать? И давно бы мы стакнулися с казаками в подмосковных станах, не будь оттоль зловония.

   — Так, — соглашались украинные посланцы. И снова начинали перечислять свои обиды на подмосковных атаманов.

Наконец Минин распрощался с ними и, поспешив к Подееву, крепко обхватил его за плечи. Старик чуть не задохнулся в объятиях. От радости на глазах слёзы выступили.

   — Помыслил вот, — стал говорить он возбуждённо, с запинкою, — что не шибко гораздо мне без тебя, Минич. Знать, единою ниточкою мы повязаны, назначено, знать, нам: куды ты — туды и я. Хоть стар дюже, а, гляди, сгожуся.

   — Всё ли ладно в Нижнем?

   — А чего ему Нижнему-то содеется — стоит! Покой у нас, тишь, спячка. Звенигородский с Васькой Семёновым из своих хором носа не кажут, будто их нету в городе. Как ушли вы, так всё и заснуло. И накатила тоска на меня, тошнёхонько невмочь стало. Я и махнул к вам сюды, Минич. Кланяются тебе все, Савва-протопоп, Федюшка Марков... Да, а Фотину весть наособь, — спохватился старик.

   — Что за весть така?

   — Настёна-то его в тягости, чреватая.

   — Ай ну! Гожа для детины весточка...

Так, по-свойски толкуя, они шли к избе, где стоял на постое Минин. Послушная лошадь Ерофея брела за ними следом, волоча груженную домашними лакомствами телегу.

Ввечеру у Минина, как в былые времена в Нижнем, собралось множество народу. Сошлись близкие Кузьме нижегородцы единой большой семьёй, не чинясь и не считаясь, кто выше по службе, а кто ниже. Всем был тут равный почёт: что Болтину, что Стёпке Водолееву.