Жребий окаянный. Браслет

Ракитин, подхватив на плечо дорожную сумку, скрылся в здании вокзала, а Лобов с Валентином, преодолевая московские заторы и пробки, отправились на базу.

— А чего он такой?.. Подмороженный как будто. А, Роман Михайлович? Или он всегда такой? — поинтересовался Валентин, когда они с Лобовым остались одни.

Лобов ответил не сразу, как бы взяв небольшую паузу на размышления, прежде чем ответить на этот простой с виду вопрос.

— Каждое новое дело начинается в темноте неопытности и недостатка знаний, на ощупь. А даже в нашем новом деле Саша Ракитин — первопроходец. Вот говорят, что в авиации наставления и правила безопасности при выполнении полетов написаны кровью погибших летчиков. Наши правила пишутся тоже кровью. И вот тебе первое и главное правило слипера, путешествующего во времени: никогда и ни при каких обстоятельствах не вступать в близкие отношения, подразумевающие определенную эмоциональную привязанность, с людьми прошлого. Для нас они не люди, а всего лишь объекты нашего прямого или косвенного воздействия. Нет… Они, конечно, люди, но… Нельзя ни на секунду забывать, что они уже умерли сотни лет назад. Их судьбы уже давно состоялись. И потому для нас они не равноценны нашим современникам. Короче говоря, к ним неприменимы общечеловеческие, гуманистические принципы и нормы. Понимаешь? Это как персонажи в кинофильме, который ты смотришь. Можно испытать определенный эмоциональный всплеск, глядя сегодня на историю любви несчастных Ромео и Джульетты, можно даже пережить катарсис при просмотре того или иного художественного произведения. Нельзя только допустить, чтобы кино вмешивалось в твою жизнь! Понимаешь, Валентин?

— Насчет правила понимаю, а вот какое это все имеет отношение к Ракитину — пока не очень.

— Саша был первым, кто это правило нарушил. Вернее, именно его опыт и позволил сформулировать это правило. Дело в том, что, будучи в четырнадцатом веке, он… влюбился. Более того, он женился на этой женщине.

— Ох, ничего себе! Ну за меня в этом смысле можете быть спокойны, Роман Михайлович, — уверенно заявил Валентин. — Если уж моей матушке не удалось меня на этот раз оженить, то уж не знаю, что должно со мной случиться, чтобы я кому-нибудь сдался. Так что если кто нарушит ваше главное правило, то только не я.

— Что, пришлось пережить тотальный прессинг? — Повернувшись к Валентину, Лобов хитро улыбнулся.

— Не то слово, еле отбился. Что поделаешь, люди мыслят старыми категориями, категориями семьи и семейных ценностей. А в современной действительности, в действительности постмодерна, человек должен жить один, сотрудничая с другими лишь по мере необходимости для достижения той или иной цели.

— Хм-м, это твоя жизненная философия?

— Почему только моя? А разве она и не ваша тоже?

— Н-ну… — Лобов с сомнением покрутил головой. — Я бы не был столь категоричен в подмене любви взаимовыгодным сотрудничеством.

— Это в теории, а на практике вы вполне со мной солидарны. В свои сорок пять семью так и не завели, предпочитая семье работу.

— Был у меня в молодости небольшой, но отрицательный опыт по этой части, — обронил Лобов, то ли подтверждая, то ли опровергая слова Валентина.

— Вот-вот. Вы пришли к той же самой жизненной философии методом проб и ошибок, а я — чисто теоретическим путем.

— Дураки учатся на своих ошибках, а умные — на ошибках дураков. — Лобов вновь ухмыльнулся, бросив хитрый взгляд на расфилософствовавшегося Валентина.

— Это не я. Это вы сказали. Я же всего лишь ваш ученик. Согласитесь, записывать в дураки собственного учителя, которого к тому же избрал добровольно, — несколько нелогично.

— Ладно уж, философ…

— Итак, вернемся к роли любви в современном обществе, — продолжил Валентин, несмотря на явное нежелание Лобова продолжать обсуждение этой темы. — Вы ее не отвергаете, но лишь чисто теоретически, на практике же вы ее гоните вон из своей жизни. И правильно! Так легче жить. Хотя Веру, если честно, жалко.

— Постой, постой, — опешил Лобов, — а при чем здесь Вера?

— Так она же влюблена в вас по уши. Я к ней клинья попробовал подбить, так она сразу дала мне по шапке.

— Гм-м… Выдумываешь ты все, Валентин.

— Не верите мне, так спросите у Нины Федоровны. Ракитин у нас без году неделя, так и тот небось заметил, как она к вам относится.

— Гм-м, гм-м. — Правая рука Лобова непроизвольно, как бы сама собой, вне всякого взаимодействия с головой, сползла с руля и принялась мучить радиоприемник. Так и не остановившись ни на одной из радиостанций, рука вдруг упокоилась и вновь легла на руль. — Давай-ка оставим в покое это… Эту твою жизненную философию.

Только теперь Валентин сообразил, что хватил через край. Все-таки все эти любови штука глубоко личная, и всегда есть опасность, что, даже ведя чисто теоретическую беседу, один из собеседников начнет примерять слова и доводы второго лично на себя. Поэтому, выждав пару-тройку минут, чтобы, так сказать, подвести черту под предыдущей частью разговора, Валентин спросил: