Жребий праведных грешниц

Марфа не могла нарадоваться, глядя на племянницу. Чаще стала глаза от земли поднимать, улыбаться, отвечать на вопросы, а не уклоняться от них – «не знаю».

– Уж не влюбилась ли ты, касаточка? – спрашивала Марфа.

Аннушка улыбалась и тихонько посмеивалась, как бы подтверждая.

– Из вашего класса мальчик?

– Это секрет.

– Дай Бог! Первая любовь – она либо счастье большое, либо мука на всю жизнь.

– У меня будет счастье.

– Дай Бог! Дай Бог! – повторила Марфа, не подозревая, как приятны Аннушке эти слова.

Тетя Марфа очень хорошая, добрая, она заменила Аннушке маму. Она вообще Мама с большой буквы – для всех, включая мужа. И как мать она твердо стоит на земле, заботясь о насущном, практическом, материальном. Тетя Марфа не заметила, когда у племянницы была земная любовь, раздавленная в зародыше, а когда Аннушка полюбила Бога, решила, что у племянницы появился мальчик.

Марфа была спокойна еще и потому, что в школе на родительских собраниях классная руководительница говорила, что у них очень дружный, сплоченный класс, отличная комсомольская организация.

– Анна Медведева участвует? – спрашивала Марфа после собрания.

– Конечно, – отвечала учительница. – Возможно, она не самая активная девочка, но это уже особенности характера.

Задерживается Аннушка после уроков, так это нормально: у школьников вечно то секции, то кружки, то сбор металлолома, то репетиции к праздничным концертам. Так было и у Митяя, и у Насти, и у Степки. Почему же не может быть у Аннушки, тем более что учительница подтверждает? Марфе в голову не могло прийти, что Аннушка не макулатуру собирает, не в волейбол играет, а в церковь ходит.

Приехала Клара, поселилась в одной комнате с Аннушкой. Однажды увидела, что Аннушка молится на бумажную иконку.

– Ты чего это? – вытаращила глаза Клара. – В Бога веришь?

– Верю.

– Его давно отменили.

– Бога нельзя отменить.

– Все-таки ты, Аннушка, сильно того, – покрутила пальцем у виска Клара. – Тете Марфе не скажу, если ты мне денег одолжишь. Сколько накопила?

– Сто рублей.

– Одолжи тридцать, нет, пятьдесят.

Клара деньги взяла, отдавать не спешила, а Марфе все-таки донесла.

Как должна была поступить Марфа, которая первой сложила девочке пальцы для крестного знамения, когда Парасю хоронили? Вера в Бога – это не позор. А лучше, как их соседка по даче, шалава Танька – ровесница Аннушки, а уже клейма ставить негде? Кроме того, Марфа считала, что в отношениях человека с Богом третий лишний: только ты и Бог. Он ведь не начальник, к которому ходят с коллективными жалобами. И влезать в отношения человека с Богом еще более недопустимо, неделикатно, невоспитанно и грубо, чем вмешиваться в отношения супругов.

Марфа ничего не сказала племяннице и потом долго себя за это корила. Возможно, тогда, за полгода до окончания Аннушкой школы, можно было еще что-то сделать. Но тут аккурат Клара оставила трехмесячную дочь и укатила к мужу. Львиная доля Марфиного внимания и заботы приходилась на младенца Татьянку.

Аннушка пришла после выпускного бала утром, они завтракали на кухне.

– Куда ты все-таки поступаешь, Аннушка? – спросил Александр Павлович. – Решила? Пора документы в вуз подавать.

– Я не буду поступать в институт, – тихо ответила Аннушка. – Я хочу уйти в монастырь.

Если бы в руках у Марфы была посуда, кастрюля с горячим супом, она бы выронила и не заметила. Но на руках у нее был младенец, и Марфа его удержала в последнюю минуту, а потом ребенка забрал Камышин.

Марфе казалось, что она завыла в полный голос, но на самом деле только горестно стонала. Именно в этот момент ей показалось, что нежно любимые Степан и Парася с того света, с облаков шлют на нее проклятия: «Не уберегла нашу донечку!»

– Аннушка, – нервно тряс ребенка Камышин, хотя Татьянка спала и укачивать ее было не нужно, – ты веришь в Бога?

– Да.

– И ходишь в церковь?

– Да.

– Давно?

– Три года.

Аннушка отвечала, потупив взгляд.

– Почему же ты нам ничего не сказала?

– Не знаю.

Она им не сказала, потому что они всполошились бы, возможно, запретили бы посещать храм, установили опеку. Не сказала, потому что простыми словами не описать ту великую благость, которая поселилась в ее душе, тот мир сострадания, любви и веры, который ей открылся, те минуты вдохновения и эйфории, которые часто переживала. Как бы она сказала? Вера дает мне эйфорию? Звучит как похвальба пьяницы.

– Марфа, перестань скулить! – велел Камышин. – Возьми ребенка! – Ему не сиделось на месте, он стал ходить от окна к двери, пять шагов туда, пять шагов обратно. – Совершенно очевидно, что проводить сейчас с тобой атеистические беседы нелепо. Но ты пойми! Твое решение уйти в… я даже выговорить не могу! Все равно как бы ты сказала: завтра выкопают яму, меня туда положат и засыплют. Как, скажи на милость, мы должны реагировать на подобное заявление?

– Это не так, – подняла глаза и помотала головой Аннушка, – это не яма, это наоборот.