Жребий праведных грешниц

– А дедушку Степана от самого Камышина!

– Бред в квадрате.

– Он так пишет. Типа, что это секрет, а он, типа, как на исповеди, чистая правда.

– «Типа» – это кто?

– Вводное слово.

– Не оскорбляй память Марфы! Она была праведницей, каких поискать. Хотя мужа…

– Убила в Блокаду! Камышин об этом рассказывает.

– Только благодаря ей Илюша, я, Степка остались живы! Возможно, папа немного… присочинил, выдал желаемое за действительное. Наталья! Запомни, что праведных грешниц не бывает! Либо грешница, либо праведница.

– Ну да! А Марфа и эта сибирская Анфиса – исключения, которые, типа, только подтверждают правило. Все нормально было с головой у твоего отца. Там знаешь какие свидетельства эпох? Мне на две курсовые и на диплом хватит. А то возьму и книгу, роман, по источнику напишу!

– Сначала, типа, напиши, а потом, типа, говори.

* * *

К окончанию школы только Соня не определилась с вузом. Таня бредила медициной, как увлекательные романы читала «Справочник фельдшера» или «Внутренние болезни». В детстве на вопрос: «Во что поиграем?» – Маня и Соня дружно вопили: «Только не в больницу!» Потому что им отчаянно надоело укладывать кукол и плюшевые игрушки в импровизированные кроватки, делать им уколы, ставить горчичники и банки, давать лекарства, вставив в уши пластмассовый фонендоскоп, прикладывать его к животам игрушек, пытаясь что-то услышать. Там была мертвая тишина. А Таня с умным видом рассуждала: «Это не одностороннее, а двустороннее воспаление легких». В пять лет она едва не лишилась скальпа, который пытались сорвать с ее головы сестры за то, что Таня «прооперировала» их кукол, якобы страдающих аппендицитом. В двенадцать лет, когда соседский по даче мальчишка, ко всеобщему ужасу, был уличен в том, что вспарывает лягушек, только Таня не возмущалась и даже отчасти оправдывала живодера: «Ведь это интересно посмотреть, как устроен организм».

Врач, конечно, хорошая профессия – почетная и так далее. Но всю жизнь иметь дело с больными – кашляющими, поно́сящими, кричащими от боли? Жуть!

– Это жуть интересно, – говорила Таня. – Человеческий организм – совершенное творение. Когда в нем что-то ломается, а ты чинишь, то приближаешься к могуществу Создателя.

– Бога, что ли? – усмехалась Соня.

– Природы, недоросль. И потом желание лечить – это как зуд…

– Неизлечимый? – хмыкала Маня. – Настоящий зуд – это математика.

Маня называла математику царицей наук, прикладная власть которой захватит в ближайшем будущем всю планету. В старших классах школы Маня с ее математическими факультативами и кружками далеко оторвалась от сестер, так-сяк тянувших алгебру и геометрию методом списывания у Мани. Соня и Таня, конечно, признавали, что Маня очень-очень-очень умная. Но ее увлечение труднейшей из наук скучное до зевоты.

Соню, не отличавшуюся ни умом Мани, ни красотой Тани, вечно метало и мотало, затягивало в истории, подчас анекдотические. И с выбором вуза так произошло.

То она хотела идти в Текстильный институт, ласково называемый ленинградцами «Тряпочка» (но там было слишком много девиц), то ей взбрендило поступать в Горный (одни мальчишки и поступить легко) – она перебирала питерские вузы, как шулер летние ярмарки, на которых облапошит наивных купцов. Наконец Соне пришло в голову «очевидное»: ее родители – люди театра, значит, и она должна стать артисткой. Соня нацепила маску загадочности и посматривала на одноклассников, с их примитивными желаниями поступить в обычные вузы, свысока.

При случае могла устало ввернуть:

– Моя семья как люди театра…

– Ага, – сбивала пафос Маня, – бабушка у нас народная артистка, прима на пенсии.

– А дедушка? – подхватывала Таня. – В каком амплуа на сцене блистал? Герой-любовник или резонер-моралист?

– Вы скучные примитивные обыватели! Медицина, математика! Как это далеко от подлинного искусства! – закатывала глаза Соня.

Ей было понятно, что не выдержит колоссальный конкурс в театральный институт. Если поступать на общих основаниях.

Соня позвонила папе:

– Приезжай, пожалуйста! Ты и Тамара Николаевна мне сейчас очень нужны!

– Что случилось?

– Я не могу говорить об этом по телефону. Папочка, приезжай! Я без тебя погибну!

– Ты… беременна? – У Степана вырвался самый жуткий из родительских страхов.

– Папочка, – оставила Соня вопрос без ответа и расплакалась, – ты же мне отец, отец…

– Дай трубку бабушке!

– Нет, она не поможет, только ты! – давилась слезами Соня. – Прости, я не могу больше говорить, – и положила трубку.

Степан купился. Тамара Николаевна с неимоверным трудом, из обкомовской брони, достала билеты на ближайший рейс в Ленинград.

На Степана навалилась тяжесть отцовского долга, который он исполнял из рук вон плохо, за что теперь расплачивается Соня. Всю дорогу он твердил, перевирая, Грибоедовское: «Что за ответственность, Создатель, быть взрослой дочери отцом». Степан так накрутил себя, что как на пожар подгонял водителя такси, везшего их из аэропорта на Петроградскую. Взбежал на третий этаж, давил на кнопку звонка, не убирая палец, смел с пути открывшую дверь Таню, влетел в гостиную. Где мирно обедали дедушка с бабушкой и внучки.