Жребий Судьбы

Наташе не было необходимости выделять себя, она и так выделялась, как белый голубь в серой стае. Некоторые из одноклассниц даже пытались подружиться с ней, но быстро откатили, лишь подтверждая общее мнение, что Платонова — стерва. Так её называли за глаза девочки в классе. Да и нельзя было не замечать того откровенного превосходства, с которым Платонова относилась к своим сверстницам. После некоторой разведки выяснилось, что у Наташи нет вообще подруг — она не общалась близко ни с кем среди девчонок. Никому не поверяла свои тайны, ни с кем ни о чём не сплетничала. Правда, она общалась со старшеклассниками, но опять же, не с девушками. А по сведениям агентуры, десятиклассницы тоже не любили Платонову, просто считали ниже своего достоинства выдавать свою досаду, когда интересующие их субъекты приглашали на дискотеку не их, а эту «соплячку». Что и говорить, вниманием мужского пола Платонова обойдена не оказалась.

Как бы там ни было, ничего не подозревающий Косицын выскочил из подъезда, держа подмышкой тощую папочку с тетрадями. Свитер уже был ему маловат, поскольку куплен был в прошлом году, а за этот год для Лёньки прошло ещё два года — но уже в Селембрис.

Выскочив за обледеневшую дверь подъезда, он едва не налетел на Платонову. Она как раз стояла возле подъезда, надевая тонкие кожаные перчатки. Глаза Платоновой были защищены от резкого ветра фирменными затемнёнными очками. На девушке были настоящие джинсы «Lee», а не какая-то турецкая подделка. По случаю урока предстоящего физкультуры она имела на ногах настоящие кроссовки «Адидас», и только курточка её была обычной, какие можно купить на рынке за полторы тысячи, и потому не слишком вязалась с общим обликом Наташи.

— Привет, Наташа! — немного растерялся Лён. — Спешишь?

— Нет, конечно. — ответила она, недоступная из-за своих затемнённых стёкол. — Время есть. Зачем спешить?

Косицын с удивлением узнал, что часы в мобильнике его подвели — на самом деле есть время, чтобы дойти до школы, не торопясь.

— Значит, вместе пойдём!

— Ты как знаешь, — со смешком ответила Наташа. — А я в дыру в заборе не полезу.

Она вышла на тротуар и пошла вдоль ряда припаркованных у обочины машин.

— Послушай, Наташа. — обратился к ней Лёнька, подпрыгивая рядом от холода, проникающего сквозь свитер. — А отчего твои родители не купят какой-нибудь Хёндей? Ведь у вас же теперь достаточно денег.

Он благоразумно умолчал о причине такого богатства — о летнем подарке цветочных эльфов. Хотя, странно как-то нынче говорить о цветочных эльфах.

— Зачем? — сосредоточенно ответила Наташа, и в её ответе Лёну почудилась какая-то напряжённость. — Нет смысла. Мы всё равно скоро уезжаем.

— Куда? — удивился Лён. — Меняете квартиру?

— Нет, Лёня. Мы уезжаем вообще отсюда. Мои родители пока ещё не выбрали страну, но, я думаю, это будет намного южнее. Я бы лично предпочла Грецию.

Он остановился и от неожиданности выпалил:

— Удираете, значит?

— Нет, не удираем. Просто хотим жить нормально.

— А здесь вам не нормально?

— Здесь — нет. — ответила Наташа и тоже остановилась, глядя ему в глаза.

— Ты считаешь, что в этой стране можно жить? Нет, жить, конечно, можно, но — как? Посмотри на этот сплошь захарканный асфальт, на эту грязь, на эту нищету. На алкоголиков, на озлобленных людей, которые только и озабочены тем как заработать, да как это поумнее потратить, потому что на всё вечно не хватает. На всём нас вечно обирают, кому и за что мы платим деньги? Куда уходят все ресурсы страны? Кто наживается на этом? И что такое государство, перед которым мы вечно в долгу? Кому-то всё время есть дело до того, откуда наши средства.

— О чём ты? — недоумённо обронил он.

— Да всё о том же! — выпалила она. — О подарке эльфов! Да, раньше я не задумывалась, отчего мы так живём. Я не о себе лично, а в масштабах всей страны. Мы были бедны, и это был факт, а с фактами не спорят. Но теперь я задаю себе вопрос: отчего мы должны продолжать терпеть это всё и дальше? Почему я не могу идти прямо и не смотреть под ноги, чтобы не наступить подошвой в чью-то харкотню? Почему, проходя мимо мужчины, я невольно ожидаю, что он сейчас не глядя высморкается — или это уже устоявшийся рефлекс при виде женщины? Весь этот мат, пот и вонь, грязь и гнусь! И среди этого жить всю жизнь?!

— Но ведь устраиваются как-то люди и здесь… — пробормотал он, ошеломлённый этой гневной тирадой.

— Да. Устраиваются. Где-нибудь в охраняемой зоне. Обкладываются со всех сторон собаками, сигнализацией, охранниками и дрожат. А я хочу жить свободно, ничего не опасаясь. Это здесь наши деньги считаются бешеными, а где-нибудь за границей можно приобрести хорошенький домик с видом на море, с прекрасным садом, который не засыхает на зиму, и жить спокойно. Там это норма, а не как у нас — исключение. Там можно ничего не опасаться. Там к тебе не будут приставать на улице, считая, что ты всем обязана только потому, что имеешь симпатичное лицо. Вот там мы и купим себе машину — каждому по машине. Я буду ездить в школу на «Форде», а в Оксфорд — на «Крайслере» с шофёром.

— Я не понимаю…