Жрец Тарима

Конан добрался сюда первым и вот уже три дня ждал появления своих людей. Недобрые предчувствия не давали киммерийцу покоя, бездействие раздражало. И он бы не сидел здесь, сложа руки, если бы лошадь его не пала, на самом подходе к Хамре.

Зато теперь у него было мясо. Он нарезал конину тонкими ломтиками и завялил на солнце, приготовив запас себе впрок, — кто знает, сколько еще ему придется здесь пробыть…

Конан подцепил кинжалом с углей запеченный кусок конины и впился в него зубами. Мясо было уже с душком, но варвар не обращал на это внимания. Он отрешенным взглядом уставился на угли костра, погрузившись в невеселые размышления.

«Неужели все мои люди погибли… Все — и Хоэдин, и Абусин, и Рамани… Нет! В это невозможно поверить — пустыня их родной дом, и даже тысяча туранцев не сможет поймать в этих барханах одного зуагира… Наверное, им пришлось уводить за собой погоню и делать огромный крюк, чтобы добраться сюда. Но три дня — срок достаточный?..»

Конан и не заметил, как съел весь свой ужин. Раскалившаяся за день от солнечного зноя земля, стремительно отдавала тепло непроглядной ночной темноте. Яркие звезды на фоне чернильного небосвода казались переливающимися россыпями драгоценных камней, с холодной безучастностью подмигивающих киммерийцу с высоты поднебесья.

Конан встал, сходил умыться к озеру и ре шил лечь пораньше спать.

«Сон лучшее лекарство от дурных мыслей», — справедливо рассудил он.

Устроившись на кошме, поближе к теплу костра, киммериец закрыл глаза и мгновенно заснул.

Он проснулся с рассветом, но не оттого, что не хотел больше спать, а от странного беспокойного чувства тревоги. Даже сквозь сон Конан уловил этот звук — то ли приглушенный конский всхрап, то ли неосторожное позвякивание удилами, но, чтобы то ни было, оставить его без внимания он не мог. С нечеловеческой быстротой варвар оказался на ногах, и встал во весь свой исполинский рост, не скрываясь, оглядывая предрассветный горизонт. Таиться и осторожничать не имело смысла, все равно бежать ему некуда. Разумнее сразу себя показать, не вызывая подозрения соглядатаев. Пусть знают, что он здесь один и не имеет враждебных намерений.

Кровавый солнечный диск показался краешком над ближайшими барханами. Тяжелые облака, словно слитки червонного золота, повисли над пламенеющим востоком. Почти сразу Конан заметил чеканный черный силуэт лошади с всадником на вершине песчаного холма, резко выделяющийся на фоне рассвета. Повернув головы, лошадь и человек пристально всматривались и оазис — животное, почуяв близость воды, а человек в упор из-под руки смотрел на киммерийца. Затем к всаднику присоединилось еще двое верховых. Они о чем-то коротко посовещались и, подхлестнув коней, скрылись за противоположным склоном бархана.

Конан, в напряжении ожидавший развязки этой сцены, вздохнул с облегчением и принялся раздувать подернутые пеплом угли костра.

Их было трое — он один, если бы ему угрожала опасность, они бы непременно напали. Но кто были эти внезапно появившиеся здесь всадники, киммериец не успел рассмотреть. Это точно не его люди и вообще не зуагиры, хотя, судя по одежде, кто-то из жителей пустыни, возможно, хауранцы — тогда он мог рассчитывать на помощь.

Сейчас Конан ждал появления каравана, поскольку не сомневался, что трое верховых были разведчиками — проводниками. Но как мог забрести караван в эти гиблые, проклятые богами пески, вдали от торных обжитых путей, оставалось для киммерийца загадкой?

Он не ошибся в своих предположениях.

Сначала киммериец услышал привычные звуки, что непременно сопровождают передвижение караванов: перекличку верблюдов, тяжелое похрапывание лошадей, утомленных долгим ночным переходом, бряцание оружия и амуниции, редкие гортанные окрики погонщиков, Конан даже узнал несколько слов на шемском и хауранском языках. Затем над барханами заклубилось облако пыли и показалась голова каравана.

Впереди шел вожак стада, громадный одногорбый самец с гордо поднятой головой, широкой мощной грудью, не обремененный тяжестью поклажи. Рядом с ним суетился маленький хауранец в длинном полосатом халате. Он прыгал вокруг величественно шествующего верблюда, хлопал в ладоши и звонко покрикивал, думая, наверно, что тем самым заставляет гиганта идти, но сильно ошибался на этот счет. Вожак уже давно почувствовал близость оазиса и ускорил шаги, а вслед за ним потянулся и весь караван Оазис — это вода, пища и долгожданный отдых, и старого опытного верблюда не надо было лишний раз подгонять.

Придерживая по бабки утопающих в песке лошадей, вперед вырвалась группа верховых, направляя коней прямо к Конану.

Киммериец поднялся им навстречу, в приветственном жесте вскинув руку, открытой ладонью наружу — в знак мира и гостеприимства. Не доезжая шагов десяти, наездники придержали коней, четверо спешились, но остальные остались в седле. Кони беспокойно переступали ногами и нервно постригивали чуткими ушами, при виде чужака. Их неудержимо тянуло к воде, но крепкие, безжалостные руки наездников удерживали их на месте. Четверо шагнули вперед, открывая ладони в ответном жесте.