Жрецы

- Да, матушка, знаю я твоего Филиппа Павловича... Как же не знать? Коней водил к нему я в кузницу ковать. Десятка два лет тому назад... И разбогател-то он на моих же глазах... Ха-ароший человек!

- Ой, батюшка! Лучше и не вспоминай! Не кто другой, как я же, за него Степаниду выдавала, господи!.. Царствие небесное голубушке!.. Знать, уж так и нужно было... Запутал он нас.

Старуха заплакала. Сыч сердито барабанил пальцами по столу. Когда она перестала плакать, он, сдвинув брови, сурово спросил:

- Отчего же умерла?

- Бог ее знает!

- Говори, бабушка, правду... Я никому не скажу, хотя бы и на дыбе... Привык я хранить разные тайны.

- А кто же ты будешь-то?

- А ты не испугаешься, коли правду скажу?!

- Нет, нет, батюшка, бог с тобой!.. Чего же мне, старой, пугаться?!

- Беглый я, бездомный человек... Зовут меня товарищи цыганом Сычом...

Старушка не то в ужасе, не то в удивлении всплеснула руками:

- Сыч!.. Разбойник! Цыган!.. - И уставилась своими слезящимися глазами в его лицо, нашептывая про себя молитву.

- Чего же ты смотришь на меня так?

- Ой, ой, ой, ой!.. - снова залилась горючими слезами Марья Тимофеевна. Успокоившись, прошептала, испуганно озираясь по сторонам:

- Каялась мне она перед смертью-то... Все до капельки поведала. Знаю я, батюшка, теперь все...

Сыч ободрился, спросил просто:

- Где Петр?

- В царском дворце он служит... Далеко! Ах ты, господи, что бы тебе пораньше-то приехать, и ее увидал бы и его бы, голубчика, посмотрел... Большой стал, красивый, черный, как и ты...

Опять слезы.

- Отчего же, однако, померла Степанида?

- Заболела. Застудилась. Да боясь без покаяния помереть, на исповеди покаялась попу Ивану Макееву, что-де сына-то она прижила с другим... согрешила, мол, перед мужем... А поп возьми да и скажи о том Филиппу Павлычу... Вот какой пастырь! А Филипп рассвирепел, обозлился на больную и извел ее. Вместе со своею домоправительницею Феоктистой отравили, видать.

Сыч выслушал ее и мрачнее тучи вышел на волю.

XV

Потрескивало масло в лампадах; колебались огоньки. Темные лики угодников гримасничали. Для праздника так их намаслили, что пламя отражалось в них, словно в воде. Тяжелыми серебряными пластами липли к иконам ризы и киоты. Тихо и стройно пел монастырский хор.

Ванька Каин теперь был поглощен одною мыслью: дорогою из Нижнего он узнал, что в Макарьевском монастыре крест осьмиконечный есть, наполовину серебряный, наполовину золотой, больших денег стоит. Надо бы посмотреть, но как? Крест напрестольный. Не побывав в алтаре, - не увидишь. (Оклады на иконах никуда не уйдут - ими можно заняться и после.) Ванька вздохнул: "Эх, люди!"

Московский знаменитый вор исподлобья обвел взглядом и другие ценности храма. Сердце замирало. Забыл обо всем на свете человек. Только взглянув на Рувима, смиренно стоявшего рядом с ним, на цыгана Сыча и Турустана, усердно отбивавших лбом поклоны, он пришел в себя. Да, это тебе не Москва! Не родной дом! Инок, который был у них провожатым, стоял тут же и многозначительно кивал в сторону высокого бородатого мужчины, одетого в темно-синий кафтан и подпоясанного желтым кушаком. В наружности его проглядывала явная самоуверенность. Широкоплечий, степенный, похожий на былинного богатыря, он молился усердно, неторопливо, вдумчиво, косясь изредка на Ваньку с товарищами.

Теперь понятно, почему инок кивает головой в сторону этого человека, - стало быть, он самый и есть - атаман Заря! Вот бы уж никогда не подумал Ванька Каин, что сей почтенный мужчина с честным, умным лицом предводитель разбойников! Толкнул Рувима, покосился на Михаила Зарю. Рувим тоже понял, толкнул Турустана. Аминь! Больше ни взгляда, ни движения! Ванька с богомольным видом стал на колени и давай отбивать поклоны. Рувим, не мешкая, последовал его примеру. Монастырских сыщиков берегись! За плохое богомолье государыня повелела взыскивать наистрожайше. Всем известно - с богомольем нынче не шутят. Царица не только сама денно и нощно молится о своих прегрешениях, но и всю Россиюшку заставила за нее молиться.

Ванька стукался лбом о пол, а сам думал: "Охлади, господи, душу мою ненасытную - помоги стяжать крест твой господень, на престоле лежащий и золотом, яко солнце, сияющий! Накажи монахов, род гнусный и лицемерный. Недостойны они твоей милости! Боже! Вознагради мое смирение - могу ли я дерзать мыслию сопричисленным быть к лику святых, погрязая во гресех, ересях и заблуждениях, а оные иноки, творя беззакония и непотребства, дерзают карабкаться на небо, имея якобы к тому упование сесть в одном ряду с Николаем Угодником и другими вельможами. И прошу еще я, униженный, смиренный раб твой, отдай оный серебряный с золотом крест мне, а не кому другому! Зачем он макарьевским инокам, во лжи и невежестве утопающим?!"

Каин ощутил на плече чью-то сильную руку. Вздрогнул. Оглянулся. Атаман Заря. Улыбается.

- Идем! - шепнул он и с достоинством пошел вон из церкви.

За ним потянулись Каин, Сыч, Рувим и Турустан. Михаил Заря осторожно шагал среди распластавшихся на полу богомольцев.

- Быстро ты спроворил! - сказал он, разглядывая Каина, когда вышли на волю.