Жрица

Я поднимаюсь, выключаю воду и убираю за собой. Полотенца оставляю не тронутыми. Стираю на колене ткань, служившую мне нагрудной повязкой, и развешиваю на краю бадьи. В комнате тепло, высохнет. Отжимаю промокшую косу и споро одеваюсь. Мертвая вода, может, и не лечит, как источники, но все равно помогает.

Верба хлопочет на кухне, а ее мужа рядом не видать.

— Мне кажется, тебе еще рано вставать, — не оборачиваясь, говорит она.

— Может, и так. Нужна помощь?

— Наколешь дрова? — Верба ставит котелок на огонь и берется за нож и овощи. — Нет. Я справляюсь. — Она смеется над собственной шуткой. — Мы с Ивой ходили на рынок утром, хочу испечь пирог на ужин. Ты какой больше любишь?

— Никакой, — бормочу я в ответ, мне не нравится эта игра в гостеприимных друзей.

— Ты не веришь нам, это понятно. — Верба убирает нож в сторону и поворачивается ко мне.

Вряд ли.

— Не бросай просто так то, что может быть оружием. У тебя в доме беззащитная дочь, а я могу быть опасной для нее.

Верба оглядывается на нож и кладет его в ящик. То, что я могу использовать как оружие любую острую или тяжелую вещь, ей в голову не приходит.

— У тебя есть ребенок?

— Просто будь осторожнее с чужаками, — советую я, проходя мимо нее в большую комнату, опускаюсь на стул и рассматриваю повязку на руке, по-прежнему сомневаясь, что мне надо видеть рану. О том, как все ужасно, я догадываюсь и без этого. Пальцы отекшие и непослушные, безымянный вообще едва двигается. Цвет кожи тоже нездоровый, но это совсем не показатель. На моем теле много других следов от ударов. Ближе к вечеру ткань все равно придется сменить, да и ране полезно сохнуть на воздухе, а не под влажной повязкой, но смотреть на зияющий разрез вдоль ладони не хочу.

Я слишком погружаюсь в размышления и теряю бдительность, что на меня не похоже. Верба стоит совсем рядом.

— Что?

— Подержи, пожалуйста. — И сует мне одеяло с девочкой.

— Нет. — Я отшатываюсь, слишком резко поднимаясь со стула, и даже руки убираю за спину. Верба замирает, обиженно сводит брови и опрометчиво кладет девочку на стол. Ничего эта женщина не слышит. Верба бросается к выкипающему супу и снимает котелок с огня. Ива кричит и плачет рядом. Я хочу заткнуть уши.

Как можно так безрассудно оставлять ребенка? Что если я возьму ее и буду использовать как щит? Или еще хуже — заберу с собой? Достаточно слегка подтолкнуть, и девчонка свалится с метровой высоты вниз головой. Можно просто положить руку ей на лицо, и она задохнется. Есть бесконечное количество способов убить столь беззащитного человека, и я буквально обдумывала каждый из них когда-то.

Верба возвращается и принимается укачивать Иву. Слегка дергано и неловко, еще не приноровилась. Девочка, покричав, затихает. Верба поворачивается ко мне и улыбается, никакого следа обиды на лице.

— Я тоже боялась маленьких брать, пока не родилась Ива. Когда появится свой, все будет по-другому.

— Моего ребенка из меня вынули по частям.

Вырвалось. Я ненавижу об этом вспоминать. Тем более говорить. И тем более такое нельзя сообщать юной матери. Верба замирает, инстинктивно прижимает Иву сильнее, и счастливая улыбка постепенно тускнеет по мере осознания моих слов. Я в раздражении закрываю глаза, злюсь на себя. Сказалось напряжение и состояние последних дней. Так ощутимо жалею, что проговорилась, и почти готова обратиться к Забвению и выторговать легкое беспамятство для Вербы.

— Даже представить не могу, как много ты плакала, — с ужасом в глазах шепчет она.

— Я не плакала. Если тебе не нужна помощь, я выйду наружу? — Мне отнюдь не нужно разрешение семнадцатилетней Вербы, чтобы дышать не спертым воздухом.

— Там дождь, — неуверенно возражает она, но я уже выхожу из дома.

Не обращая внимания на боль в грудной клетке, делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Сжимаю и разжимаю кулак, впиваясь отросшими ногтями в кожу ладони. Небо хмурое, низкое, дождь холодный и частый. Ветер налетает порывами, но ничего не говорит.

Успокойся, дыши ровнее.

Дыши.

Просто дыши.

Это уйдет.

Ничего не помогает, и я выхожу из-под навеса, развожу руки в стороны. Запрокинув голову, чувствую, как капли с силой разбиваются о лицо и стекают по нему. Ветер дергает за волосы, шумит, ругается. Небо грохочет и сверкает. Совсем не ощущается холод. Боги гневаются, журят, но не наказывают. И дождь — не то что вода из трубы. Повязка на руке намокает, как и вся одежда. Я чувствую запах собственной крови, кружащий возле меня. Я расправляю пальцы, ветер скользит меж ними. Меня прощают.

Я сбрасываю обувь и встаю босыми ногами на траву. Я крепну как дерево, питающиеся корнями от земли. Ко мне возвращаются силы и уверенность. Сверкает молния, разрезающая почти ночную темноту. Меня обдает горячим ветром, и я вздрагиваю всем телом, подаваясь навстречу. Я вбираю в себя, пустоты заполняются, и все отступает.

Дыши.

Просто. Дыши.

Гроза заканчивается, стоит мне опустить руки, дождь стихает и снова начинает мелко моросить. Мне не в чем винить охотника, как тут не подумаешь, что я демон. Холод постепенно пробирает, поднимаясь от босых ног, я подхватываю обувь и возвращаюсь к Вербе.